"Нас просто бросили". Семь лет теракту в метро в Санкт-Петербурге

Семь лет назад, 3 апреля 2017 года, между станциями "Сенная площадь" и "Технологический институт" в Петербурге произошел теракт. Из-за подрыва смертника в вагоне метро 16 человек погибли и около сотни получили ранения. Точное количество пострадавших разнится: Смольный сообщал о 87 пострадавших, петербургский метрополитен — о 105, а "Бумага" со ссылкой на Комитет социальной политики писала о 108 раненых. В годовщину теракта журналисты "Окна" поговорили с пострадавшими о том, как изменилась их жизнь после теракта.

Текст: Окно

Взрыв в метро осуществил террорист-смертник Акбаржон Джалилов, гражданин России с 2011 года, узбек по национальности и уроженец Кыргызстана, сообщил практически сразу Следственный комитет.

В день теракта у Джалилова было две бомбы: одну он оставил в метро на переходе между станциями "Площадь восстания" и "Маяковская", а вторая находилась у него в рюкзаке. Взорвалась только вторая. Взрывчатка, оставленная между "Восстания" и "Маяковской", не сработала, её нашли уже после первого взрыва и обезвредили.

Сразу после трагедии ФСБ за причастность к теракту задержала 11 человек. Никто из них вины не признал. Обвиняемые заявляли о пытках и удержании их в секретной тюрьме ФСБ. В 2019 году всех их осудили на сроки от 19 лет лишения свободы до пожизненного заключения.

Главным заказчиком теракта власти признали уроженца Кыргызстана Сирожиддина Мухтарова. 8 сентября 2022 года Минобороны РФ заявило о его ликвидации: Мухтаров погиб от авиационного удара в районе Эш-Шейх-Юсеф в сирийской провинции Идлиб.

Пострадавшие при теракте в метро, с которыми пообщались журналисты "Окна", считают, что власти должны принять закон о постоянной помощи пострадавшим в теракте, поскольку разовые выплаты, которые выделяет государство, уходят на первое лечение. Такой законопроект был разработан еще в 2017 году, но до сих пор не принят. После теракта в подмосковном "Крокусе" депутат Госдумы от Санкт-Петербурга Оксана Дмитриева снова внесла на рассмотрение закон о мерах социальной поддержки пострадавшим в терактах. Он пока что не рассмотрен.

"Окно" публикует истории пострадавших в теракте и их родных. По их просьбам некоторые имена изменены.

Александра, в теракте получила контузию: "Хотелось бы, чтобы мы были как-то защищены"

– Я поехала в книжный магазин, спустилась в метро. Я была в соседнем вагоне, не в том, в котором произошел взрыв. Я стояла, и, когда произошел взрыв, меня развернуло. Я держалась за поручень, ударилась головой о дверь. И какая-то звенящая тишина у меня в голове. Паники не было, кто-то пытался связаться с машинистом. Чувствовался какой-то привкус… запах гари, что ли. И небольшое задымление, как вот ты в баню входишь, в сауну, в хамам, такое вот ощущение. Когда мы приехали на станцию, было очень много людей, они все бежали. Я не стала там останавливаться и оказывать помощь.

Я пришла домой и несколько раз потеряла сознание, в итоге оказалась в больнице, где провела две недели.

Первое время я вообще не ездила в метро, потом ездила только с кем-то – с друзьями, с родственниками. А сейчас я просто крайне редко уже спускаюсь в метро, просто потому что мне это не нужно.

Нормальную психологическую помощь мне не оказывали. Хороший психолог был только в санатории. После чего помощь предлагал фонд "Прерванный полет" – в нем были наши деньги (собранные для пострадавших. – "Окно"), но они говорили: "Зачем мы будем вам выделять деньги на психолога? У нас есть свой психолог, вот идите к нему".

После теракта нам выплатили единовременные выплаты от государства. После чего нас просто бросили. На протяжении уже очень многих лет мы один на один с проблемой: не просто терапия, а какие-то дополнительные анализы, бесплатная психологическая помощь. У многих людей разные виды тяжелых травм, нужно протезирование и тому подобное. И это все за свой счет приходится делать. Некоторые люди были вынуждены сдать все свои украшения, которые есть, в ломбарды, кто-то вынужден был продать квартиру.

Был у нас фонд "Прерванный полет". Они собирали деньги, которые люди посылали нам. Но, к сожалению, они все наши деньги истратили, не отдали нам.

Никакой отчетности на протяжении многих лет на сайте не было. Мы писали в прокуратуру, но безуспешно, так как, возможно, там есть поддержка со стороны власти, скажем так. Когда мы приходили с чеками, нам оплачивали там какие-то медикаменты, но при этом просили, чтобы мы никому об этом не рассказывали. Многие до сих пор даже не знают, что такой фонд вообще был.

Что касается осужденных... Я не могу утверждать, те это люди или нет. У меня, наверное, 50 на 50. В любом случае, это же просто исполнители, а заказчиков не поймали.

Их обязали выплатить компенсации в пользу тех пострадавших, кто подавал иски. Но, например, я вчера узнала, что осужденные отказываются работать. В итоге с них ничего не могут взимать в пользу пострадавших. То есть вот так вот, можно просто не работать. Мне вчера позвонил пристав и сообщил об этом. Я подавала иск по 100 тысяч рублей компенсации с каждого из осужденных. Итоговую сумму суд, конечно, снизил до 600 тысяч рублей. И в год мне перечисляют по 400 рублей от каждого из осужденных. Как вы думаете, через сколько лет мне выплатят 600 тысяч?

Я до сих пор сужусь с метрополитеном, потому что во время теракта я получила контузию ушного коридора, у меня снижается слух. В документах говорится, что, если на протяжении дальнейшего времени слух будет снижаться, я вправе без суда получить от метрополитена 100 тысяч рублей. Но я уже третий раз подаю все документы, прохожу полное обследование, и они мне третий раз отказывают. То есть это надо только через суд, а я уже устала судиться. Чтобы таких ситуаций не было, хотелось бы, чтобы мы были как-то защищены.

Алена, в теракте погибла мама: "Скорая ехала вечность"

– В день теракта мы с мамой ехали в сторону метро "Московская", она меня провожала, так как моя маршрутка до Великого Новгорода, где я тогда жила, отходила примерно в 17 часов. Но я помню, как маме не терпелось выйти из дома.

Я приехала к маме в гости, мы всегда устраивали в это время какие-то развлечения: театры, выставки. 2 апреля мы тоже всей семьей сходили на спектакль и счастливые вернулись домой. Я ночевала у мамы, она со своим мужем жила в пригороде Питера, и вот оттуда 3 апреля часам к 12 мы выехали в город. У нас был план пройтись по галереям, зайти в какие-то рукодельные магазины. По сути мы бы могли выйти часа на два позже, и тогда точно не попали бы в тот вагон. Но судьба распорядилась иначе. У меня даже сохранился чек из рукодельного магазина с датой и временем, это было примерно за полчаса до взрыва.

Потом мы зашли в метро на "Сенной". Помню отчётливо ступени метро, яркое солнце, голубей... В тот вагон мы бежали, поезд уже собирался отходить. Мы успели, встали в конце. Мама полубоком к дверям, а я стояла лицом к ней и держалась правой рукой за поручень. Я помню, что пыталась вспомнить, что я ещё хотела что-то рассказать ей... Буквально через пять минут после того, как поезд отправился, раздался сильный хлопок, перед моим лицом погасла лампа и что-то разлетелось над головой. Но поезд мчался с той же скоростью. Меня сильно толкнуло влево. У нас обеих вылетели серьги из правого уха, все мои ранения были в правую ногу и руку. Сильно оглушило, я помню это ощущение ваты в ушах, когда ничего не слышно. Я ничего не понимала и не чувствовала боли. Но очень быстро собралась и стала говорить со всеми в вагоне, помогать людям встать, успокаивала, чтобы не кричали, и искала в этой куче упавших людей свою маму и наши сумки. У меня было шоковое состояние, ощущение полного непонимания, что происходит, и злость на машиниста. Я была уверена, что случилась какая-то авария, и меня злило, что поезд мчится, и никто не может поэтому устоять на ногах. Сейчас я понимаю, что в темноте я просто не видела, почему людям трудно встать, и я рада, что поезд не остановился.

Потом мы приехали на "Техноложку", я ползком вылезла из искорёженных дверей и просто орала от беспомощности. Тогда в свои 29 лет я была совершенно инфантильна, труслива и вообще не ориентировалась на местности. Я не понимала метро, не представляла, на какой мы сейчас станции, не знала, как и куда мне идти, где искать помощь. А ещё моя мама осталась лежать в вагоне. Она кричала как-то странно, и я не могла ее поднять. Уже на перроне какой-то мужчина помог вытащить маму из вагона и положил ее рядом со скамьей на пол. Я сидела у ее тела на коленях, мое пальто было разорвано, из ладони хлестала кровь – туда попали осколки стекла от лампы. Мама лежала, открыв глаза, и пыталась что-то сказать. Я осматривала ее голову и руки. Тогда мне казалось, что это самое важное. Я увидела кусок арматуры у нее в ноге, но не заметила огромного куска в животе. Какой-то парень завязал мне руку чем-то, может, платком, и, сняв с себя ремень, перетянул ногу маме выше осколка. Я наклонялась к ней и твердила одно: "Мамочка, все будет хорошо". Но я в ужасе не понимала, что делать, и просто орала на всю станцию, звала на помощь. Потом я, сильно прислушавшись, поняла, что мама просит, чтобы я позвонила ее мужу. Я набрала ему, прохожие сказали мне, что это "Техноложка", и я сказала ему, что мы там, что случилась авария и мама не может встать.

Скорая ехала вечность, зевак уже разогнали, пришли два парня с носилками, погрузили мою маму, и мы побежали к выходу. Пока я бежала за ними, я поняла, что у меня что-то с ногой, но подумала, что это просто боль от усталости, так как я была в сапогах на каблуках.

Мы долго в суматохе пытались найти свободную скорую и поехали только спустя какое-то время. Две медсестры поставили маме капельницу, но по дороге мама умерла. Мы ехали в Мариинскую больницу, но развернулись и поехали в морг. Потом уже меня привезли в Мариинскую больницу и сразу отправили на операцию, так как правые рука и нога были в осколках.

Мне сделали две операции, после которых я двое суток лежала в шоковой реанимации. Всего в больнице я провела около месяца.

Потом меня направили в санаторий, получила выплату. А вот добиться лечения уже в Великом Новгороде было сложно. Как только я более-менее пришла в норму, я больше не обращалась ни за какой помощью.

Я семь лет живу с посттравматическим синдромом, оглядываясь на людей с сумками в метро, высматриваю подозрительных личностей, флешбэками кручу произошедшее. У меня постоянная тревожность, нарушен сон, сжирающее чувство вины, бесконечные мысли о том , что, выжив в трагедии, я не имею права подвести никого из близких, ведь моя мама погибла, а я осталась жить... Последние три года я каждую неделю занимаюсь психотерапией, иногда состояние требует, чтобы сессии были два раза в неделю. Психиатров, психотерапевтов, антидепрессанты я оплачиваю полностью за свой счёт. Физические травмы тоже не все зажили хорошо, я нуждаюсь в реабилитации, так как состояние с годами ухудшилось.

Я думаю, каждый выживший в катастрофе начинает маниакально беречь и ценить каждую минуту жизни. Это даёт свои плоды, моя жизнь полностью изменилась! Я стала взрослей, жёстче, взяла полностью ответственность за свою жизнь, у меня нет права жить плохо! И я действительно живу очень хорошо! Но вместе с тем это очень тяжело – жить без права на ошибку…

За все годы мне не приходило в голову обратиться в фонды за финансовой помощью. Последний раз в декабре мне "посчастливилось" получить выплаты от фонда "Прерванный полет", но перед этим пришлось пройти через унизительную волокиту, доказывая степень тяжести своих ранений. В итоге, насколько мне известно, фонд просто отказался как-то способствовать в подтверждении степени тяжести ранений всех обратившихся пострадавших, указал у всех минимальный вред здоровью и выплатил копейки.

Сказать, что это тяжело, – это ничего не сказать. Страшно, что ужасные трагедии повторяются, а ещё страшно от того, что с новой трагедией совершенно забывают о старых.

Наше правительство допускает новые и новые жертвы и забывает о старых. Закона о соцзащите пострадавших в терактах нет! Люди получают первые выплаты, а дальше остаются на всю жизнь наедине со своими проблемами.

Лидия, получила сильное сотрясение головного мозга: "Это может произойти где угодно"

– Как я там оказалась? Это обычная история. Я не езжу в метро, я отпустила водителя и одну станцию до офиса решила проехать. Вообще я коренная москвичка, но в связи с переездом моей организации вынуждена была какое-то время в Питере трудиться. Таким образом, я находилась в долгосрочной командировке, снимала квартиру.

Мне Санкт-Петербург совершенно не нравится, особенно метро. Я не знаю, почему я решила проехать тогда эту одну станцию. Жила я в одной станции метро от офиса, поэтому метро не пользовалась, а для других поездок у меня был рабочий водитель.

Я не поняла, что случилось. Но потом стало ясно, что это взрыв, потому что волна. Не было ощущения, что это пожар, что что-то загорелось, потому что все вещи рядом были искореженные.

Меня придавили те, кто на меня упал. Я маленького роста и далеко не крупная девушка. В тот момент каждый занимался собой. Те, кто мог, встали сами, а всех остальных поднять уже было невозможно по понятным причинам.

Теракт изменил, наверное, мои взгляды на то, кто первый приходит на помощь, как познаются в таких обстоятельствах близкие, очень близкие и не совсем близкие люди. Я была в совершенно чужом для себя городе. Так как я коренная москвичка и у меня абсолютно все в Москве: и семья, и друзья, и родственники, и вся жизнь, – те, кто был со мной в Санкт-Петербурге, были совершенно новыми моими приятелями, это не люди, с которыми я много лет дружила. При этом от тех, кто, как мне казалось, был очень мне близок, я не увидела должной поддержки.

Я не боюсь ездить в метро, хотя не часто там езжу. Это [теракт] может произойти где угодно. Терроризм – это страшно, это ужасно! Конечно же, как и у каждого человека, есть внутреннее ощущение, что этого с ним никогда не произойдет. И только с годами понимаешь, что ни о чем так говорить нельзя.

Очень жаль людей, пострадавших в "Крокусе". Они находились в более стрессовой ситуации, нежели те, кто пострадал в вагоне. У нас все случилось молниеносно. А люди в "Крокусе" были в этом состоянии не одну минуту. Они должны были убегать, скрываться, прятаться, спасать себя. В тебя стреляют, как в зайца. Это гораздо страшнее. И те люди, которые умерли в туалете, задыхаясь… Мне кажется, в "Крокусе" более ужасный теракт, нежели просто взрыв. Тебя убивают, но медленно. При ситуации взрыва такого нет – ты или умер, или выжил.

У меня было достаточно сильное сотрясение, ушибы и небольшие ссадины. В больнице я провела около 10 дней. Все это время мне не давали спокойно существовать. Половина людей, как я поняла, лежали в реанимации и не могли говорить, кого-то, естественно, уже не было в живых. Я одна более или менее говорящая была в сознании. И с 8:30 до 7 вечера сначала ко мне приходили из ФСБ, потом МЧС, после Следком, потом еще кто-то, после психолог, потом опять МЧС, после опять Следком. И так было каждый день! Это было просто невероятное количество людей. А как только меня выписали, уже я ездила к ним.

Они пытались узнать, где я стояла в вагоне. Служба безопасности привозила мне его схему, спрашивали, что там было, кого я видела рядом, вызвал ли кто-то у меня подозрения. Следственный комитет свои какие-то вопросы задавал. У всех были абсолютно разные вопросы, одного и того же характера, но это было бесконечно. Однажды я уже спросила: "А вы не можете один раз прийти и спросить все?! Вы каждый день приходите за той или иной информацией. Я говорю даже больше, чем вы меня спрашиваете, потому что мне больше нечего вам ответить".

Суд длился очень долго. Я была уверена, что всех приговорили к пожизненному заключению.

Анна, сотрясение головного мозга: "Возмездия я не хотела, карма вернется"

– В тот день мы, как обычно, ездили по делам с мамой. Так и оказались в метро. Мы общались и этого смертника даже не заметили. Потом нам следователи рассказали, что он зашел через дверь, где стояли мы с мамой, и прошел в середину. Мы поняли не сразу, что произошло, потому что все было темно: один хлопок – и все! Непонятно было.

Мы никому не помогали, сами были не в состоянии, потому что у мамы была пробита голова, и я больше переживала за нее. Мы поднялись наверх, там уже была скорая.

Мы меньше всех пострадали, я так предполагаю. У нас у обеих было сотрясение.

Нормальные люди против терроризма. В целом, я как жила, так и продолжаю жить. Однако считаю, что это мой второй день рождения, и ценю остатки своих дней, скажем так. На самом деле все это очень тяжело. Очень жалко людей, которые погибли. Даже не очень хочется это обсуждать, потому что слезы наворачиваются.

Я не особо следила за ходом следствия. Мне хотелось просто забыть этот день. Я не знаю, заслуженное у причастных к этому теракту наказание или нет. Мне не хочется желать им ничего плохого, чтобы это не пошло в мою карму. Я просто стараюсь не думать о том, что с ними будет дальше.

Возмездия я не хотела. В моем понимании – карма вернется. Сделал человек плохо – ему в два раза хуже будет. Но я в этом принимать участие не очень хочу. Не хочу себя терзать, что я могу быть плохим человеком, желая людям зла, даже если они причинили его мне.

Сейчас я работаю в рознице и воспитываю дочь. Когда бываю в метро, то у меня иногда бывают небольшие панические атаки, если вижу подозрительных людей: начинается трясучка, накручивание у себя в голове, что может что-то произойти.

Мы получили компенсации от метро и от государства. Мы проверились у психолога. В целом, у нас все в порядке. Получили еще путевку в санаторий в Сестрорецке.

Но мы даже не смогли еще раз в санаторий съездить. Первый раз нам сказали, что закончилась квота, что никак нас не отправить. А второй раз в фонде "Прерванный полет" нам сказали, что если мы хотим съездить в санаторий, то нам нужно сходить к врачу и от него получить заключение. А "на халяву съездить не получится". А мы что, придем к врачу и скажем: "Выпишите нам справку, мы хотим в санаторий"?

Последний раз для того, чтобы получить какие-то деньги, нам нужно было написать в "Прерванном полете" заявление. Как я знаю, многие получили копейки, и мне обидно за других людей, все-таки они пострадали намного больше, чем мы, а получили в целом наравне с нами. Как-то несправедливо это. Не знаю, как они там распределяли бюджет. У многих просили заключение от следователей, а обычным людям вроде как это заключение не получить. Многие не смогли его достать. Не знаю, как насчет помощи другим людям, наверное, им помогали в плане компенсаций на лекарства. Но мы конкретно никакой такой помощи не получили.

Ирина, мама пострадавшей Эвелины: "У многих просто опустились руки"

– После теракта Эвелине уже сделали больше 20 операций, лечение продолжается. Дело в том, что в ковидные времена все операции были приостановлены. Эвелина перенесла ковид, после него определенное время нельзя было операции делать. Иммунитет ослаб, это такой серьезный для нее был удар. В прошлом году мы должны были делать операцию, но вот два раза она болела ковидом, поэтому откладывалась все. В феврале Эвелина наконец легла на операцию, но, к сожалению, ее не сделали, потому что случился нервный срыв, и операция была отложена. У нее нос так и не восстановлен, дыхание не восстановлено, эти операции у нас еще планируются.

Эвелина до сих пор добирается до работы в банке по три часа, но что сделаешь? Она работает на ставке для инвалидов, с сокращенным рабочим днем, ищет другую работу.

Конечно, мы общаемся с другими пострадавшими. У нас есть совместные чаты, где мы все обсуждаем. Но общаемся не со всеми, говорю сразу. После теракта я взяла список и нашла телефоны практически всех пострадавших, всем написала. Говорила, кто я, что мы создали ассоциацию, чтобы оказывать помощь. Кто-то откликнулся и включился в нашу группу, кто-то не ответил. Кто-то мне просто сказал: "Вы знаете, я хочу все забыть, вы мне не пишите больше и не звоните, не напоминайте". И я таких людей прекрасно понимаю. Я бы тоже хотела, честно, все забыть, но не получается.

У нас есть пенсионерка, у которой муж погиб. Она осталась одна, у нее минимальная пенсия и нет родных. И суд отказал ей в переходе на пенсию мужа, он был чиновником МВД с приличной пенсией. И она продает все, что можно. Машину продала, дачу продает. Ей уже 70 с лишним, болячек куча… Еще одна девушка для лечения продала квартиру, поменяла жилье на меньшей комфортности, наверное. То же самое: нужно лечиться, нужны лекарства.

Конечно, мне до сих пор очень страшно. До сих пор, когда проезжает скорая, у меня внутри все сжимается: вдруг где-то что-то произошло и где мой ребенок? И в метро, конечно, сложновато ездить. И вроде бы немножко все поутихло, но после страшных событий в "Крокусе" все опять всколыхнулось и обострилось. Думали, что все уже в прошлом, надо как-то жить, смотреть в будущее, но нет, прошлое не отпускает, оно есть, и ты от этого никуда не уйдешь.

Теракт очень тяжелым грузом ложится на семьи пострадавших. Родители должны своих детей как-то вытаскивать, делать все, чтобы поправить их здоровье. И, соответственно, если родители пострадавшие, то это бремя ложится на детей. Поэтому все очень взаимосвязано, последствия теракта сказываются на всей семье... По закону предусмотрены федеральные и региональные выплаты, мы их получили. Других законов о социальной защите жертв терактов пока нет, а значит, не на что ссылаться в вопросах оказания помощи пострадавшим.

Мы писали обращения и к депутатам Законодательного собрания Санкт-Петербурга, и к депутатам Государственной думы, и к сенаторам, и в Совет Федерации. Получаем благодарности за активную жизненную позицию и обещания, что наши инициативы будут заложены в дальнейшую депутатскую работу.

И Беслан, и Волгодонск разработали свои законопроекты (о регулярной помощи пострадавшим в терактах. – "Окно"). Наша ассоциация после теракта в петербургском метрополитене вместе с "синайцами" (пострадавшие от теракта в самолете над Синаем, произошедшем в 2015 году. – "Окно") тоже свой законопроект разработала. Конечно, они перекликаются. Законопроект мы отправляли в Москву, и сенатору нашему от Санкт-Петербурга тоже отправляли. Но результатов нет.

Поначалу много было людей, готовых бороться. Но потом со временем, увидев, что все наши попытки ни к чему не приводят, у многих просто опустились руки, и они говорят, что уже, наверное, результата никакого и не будет. Активных осталось не так много, кто еще верит, что мы можем что-то изменить, привлечь внимание властей к тому, что что-то может измениться.