В ноябре 2023 года 39-летний айтишник из Мурино под Петербургом Алексей Жиляев решил отправиться на войну в Украине в качестве медика в составе ВС РФ. В августе 2024 года он дезертировал и перебрался во Францию, где теперь ждет политического убежища. Алексей утверждает, что не участвовал собственно в боевых действиях, не вел огонь и никого не убил, а только исполнял служебные обязанности медика. Подтвердить или опровергнуть его слова мы не можем.
– Я всегда был оппозиционным к этому режиму, выходил на митинги Навального. Когда началась война, мы даже ругались с женой – я был против, а она говорила: "Восемь лет Донбасс бомбили". Как бы пафосно это ни звучало, я просто пошёл спасать людей, – рассказывает Алексей.
20 ноября 2023 года он встречал друга на Московском вокзале в Петербурге и увидел, как из поезда выходят толпы людей без рук и ног, на костылях и в инвалидных колясках – это были так называемые "трёхсотые" (раненые), которых везли на отдых в санаторий в Ленобласти.
В студенческие годы Алексей учился на медика – и решил, что должен использовать свои навыки на фронте. Он подписал контракт и уже через сутки был на полигоне Погоново под Воронежем. Через шесть дней его с сослуживцами погрузили в грузовик "Урал" и повезли в Можняковку-2 в Луганской области, потом – в деревню Пески.
Наконец, в ночь с 22 на 23 декабря 2023 года Жиляев в составе 283-го мотострелкового штурмового полка прибыл на линию фронта Сватово-Кременная по направлению Терны. Он рассказывает, что по дороге ему впервые стало по-настоящему страшно.
– Всё разрушено. Все, кто остался, работают на рынках, в магазинах, автосервисах, гостиницах и в проституции. Больше там ничего не осталось – ни производств, ни работы, – таковы первые впечатления Алексея от увиденного в Украине.
Вместе с другими медиками его сразу отправили в окопы за первой и второй линией – так называемым "передком", который напрямую участвует в бою.
Жиляев довольно быстро заработал себе позывной "Француз" – поскольку учил сослуживцев французским словам.
– "Нулем" у нас руководил майор, позывной "Оренбург", по сравнению с другими нормальный. Например, на эвакуацию нас не отправлял, если РЭБ (средства радиоэлектронной борьбы. – СР) не работала, чтобы нас не убило дронами, – вспоминает Алексей.
Эвакуация – это вывоз раненых и мёртвых с поля боя, то, чем Алексею теперь предстояло заниматься почти каждый день.
– Это было ночью. Вышли по рации: "трёхсотые (раненые) на точке эвакуации", – вспоминает он своё первое задание. – Съездили, никого нет, вернулись. "Оренбург" сказал идти пить чай. Самое обидное – только заварили, прибегают, говорят: "Езжайте, все на месте". Поехали, механик развернул БМП кормой, чтобы подъехать. Раненых пять человек. И только они начали подходить, начался миномётный обстрел, а я уже вышел из "бэхи" (БМП. – СР). У меня будто раздвоение сознания – что нужно и помощь оказать, и самому выжить. Когда миномётный обстрел немного утих, я сразу же кричу: "Бегом все в "бэху". И я в первый раз в жизни увидел, как человек с открытым переломом голени бежал. О том, что он открытый, я уже потом узнал. У меня самого был бешеный впрыск адреналина. Я помню, что раненого на носилках одной рукой затащил в десантный отсек, хотя я никакой не силач, не качок. И так было каждый раз.
Алексей говорит, что хотя ни один "трёхсотый" не умер у него на руках, их судьбе все равно не позавидуешь.
– Даже хорошие истории – всё равно жуткие. Люди-то все спасённые, живые, но без рук, без ног. "Травматические ампутации" от попадания снарядов и дронов – это повседневная реальность войны.
Дроны являются особо острой проблемой, если не работает РЭБ – что с российской стороны случается довольно часто. На одного военного ВС РФ в среднем приходится по пять украинских дронов, которые на его направлении сбивались в целые "рои", говорит Алексей.
– Парень, 18 лет, вместо срочки подписал контракт. 20 минут на передке, в него прилетел FPV (First-Person View – небольшие коммерческие дроны. – СР) с тротиловой шашкой – всё. Такие сразу в пыль разносят. На "нуле" у нас тоже. Заехали военные из второго батальона, дрон оторвал парню ногу в блиндаже на старом "нуле". Мы прибегаем, помощь оказываем. Видно, что летят ещё. Накрыли его вторыми носилками и спрыгнули в другой блиндаж со словами "мы тоже жить хотим". Дронов действительно очень много. Парни как-то раз взяли точку и рассказывают: у украинцев там стоит 3D-принтер, платы управления, моторчики. И они собирают дроны прямо на своём передке.
Беспилотники использует и российская сторона, но иначе. С одной стороны, Жиляев вспоминает переговоры по рации БПЛАшников, которые обычно заканчивались фразой "меня посадили". С другой – гротескное применение дрона "Орлан":
– Мне об этом рассказали разведчики-дроноводы. Есть хороший дрон – "Орлан", довоенная российско-израильская, прежде всего израильская, разработка. Он передает координаты, с него можно артиллерию наводить. Что делает командир дивизии? Дрон летает, и он, блин, как в компьютерную игру играет – просто смотрит, как люди идут на штурм. Всё. Скачал бы себе какой-нибудь Red Alert (сатирическая компьютерная стратегия реального времени. – СР), а он просто сидит и смотрит, как убивают его людей.
"Самые конченые"
По словам Алексея, "мясные штурмы", массовые отправки пехоты в штурм без особой поддержки, остаются основной тактикой российских вооружённых сил.
– Украинцы берегут личный состав. Если русские идут в наступление, они отходят, и российская армия занимает точку. А по этой точке у украинцев уже все позиции пристреляны, а где не пристреляны – сбрасывают датчики с дронов. И начинают обкладывать. Ушёл штурмовой отряд – 15 человек, вышло трое, остальные там остались. Обычно так. Про потери в целом могу сказать по соотношению эвакуированных тел украинских и российских военных – 1 к 7.
В штурм военнослужащих чаще всего отправляют в качестве наказания. Причём получить его можно за малейшую оплошность.
– Подполковнику Кудряшову, командиру 150-го медбатальона, не понравилось, что парень небритый, – отправили в штурм. За однодневную щетину. Потом, уже летом, когда начали формировать штурмовой батальон армейского подчинения, командование отправило двоих людей просто из-за личной неприязни. Ну а штурмовой батальон – это смертники. Средняя выживаемость в штурмовом отряде – 20%. В штрафной штурмовой группе она стремится к нулю. В неё попадают в основном неугодные командованию и те, кто "косячат", например, пьют или употребляют.
Есть еще и "штрафбат". В него в первую очередь попадают отказчики из "ям" (полевые гауптвахты для отказывающихся выполнять приказы. – СР) и больные гепатитом С.
Отправка в штурм – не единственное наказание, с которым российские военные регулярно сталкиваются со стороны собственного командования, пытки тоже широко распространены.
– Прав нет. Вообще. "ЛНР" и "ДНР", может, и записаны сейчас в Конституции как Россия, но по всем военным документам это либо "зона СВО", либо "зона боевых действий". Прав там нет, сделать могут что угодно. Например, парень не пьёт, не употребляет ничего. Ему командир роты с позывным "Байконур" говорит: "Ты под наркотой". Фельдшер первой роты осмотрел: "Нет, он не под наркотой". Позвал фельдшера второй роты, тот говорит: "Нет, он не под наркотой". "Байконур" говорит: "Вы все врёте, покрываете его". Приказал приковать парня к дереву наручниками. Приковали, сутки так и просидел. Там, конечно, парни-то нормальные свои, приковали чисто условно, так что он наручники скинул, но дерево всё равно всю ночь обнимал, чтобы видимость создать.
Другое наказание за непослушание, о котором уже неоднократно сообщали независимые СМИ, – это так называемые "ямы".
– По уставу это гауптвахта в полевых условиях, – поясняет Алексей. – Должен оформляться приказ. А по факту все зависит от командира подразделения – либо это просто яма в земле, либо неотапливаемый блиндаж. Туда отправляют в основном неугодных, держат от суток до двух недель. Еды почти не дают: сидит в яме человек 20, на всех – две буханки хлеба и полтора литра воды. На сутки. Издеваются над ними, не столько физически, сколько морально. На работу выводят – лес валить, заборы какие-то строить. И всё под охраной военной полиции или комендантской роты.
Алексей Жиляев говорит, что пытался помочь людям выбраться оттуда живыми.
– Был тяжёлый случай. В Можняковке замполит дивизии с позывным "Лидер", как я понимаю, из-за личной неприязни посадил лейтенанта в яму. Тот отморозил обе ступни – их пришлось ампутировать. Но мы сняли это на телефон и передали волонтёрам, которые возят гумку (гуманитарную помощь. – СР). Они выложили видео во "ВКонтакте", и лейтенанта наконец выпустили, но уже без ступней, – вспоминает Алексей.
Самые конченые люди, по его мнению, это замполиты. "Они отвечали за расследование происшествий – в основном самострелов, которые происходили как минимум раз в неделю. Сажали человека в яму, издевались и под давлением заставляли признаваться, что сам выстрелил себе в конечность. И в рапорте – это дословная цитата – человек писал, что готов "кровью искупить свою вину", как во время Великой Отечественной. И в штурм. С ранением! – рассказывает Алексей. – Дивизионная яма была метрах в 500 от медбата. То есть с ямы привели, перевязали, антибиотик вкололи, а дальше по решению замполитов дивизии, с согласия командира дивизии – в штурм. И всё.
Замполиты не занимались политической пропагандой, по крайней мере напрямую.
– Там на политику всем наплевать. Рядовой и младший офицерский состав весь хочет домой, всем эта война нафиг не нужна. Замполиты в основном принуждали идти в штурм. Плюс, насколько я понимаю, через своих стукачей вбрасывали, что, мол, украинцы пытают и убивают пленных, что-то отрезают. Это реально вбросы, которые потом уже обрастают слухами. Но именно политической пропаганды про "нацистов" и "бандеровцев" не было вообще ни разу.
"Ну а чё она?"
Если у российских военных на оккупированных территориях прав нет, то что говорить о местных – мирных жителях и бойцах ВСУ, замечает Алексей.
– После третьей эвакуации мой автомат сгорел во время очередного обстрела, и я уже его с собой не брал, да и не служил на "передке", с украинцами сталкивался только ранеными, оказывал им помощь. Первый случай – как рассказали, зашла украинская РДГ (разведывательно-диверсионная группа. – СР) из четырёх человек. Трёх из них солдаты 283-го полка убили, одного раненого доставили к нам на "ноль". Не сильно раненный – пулевое в голень. Помощь оказали, но дальше очень быстро прилетели фэбосы (сотрудники ФСБ) и его забрали.
В мае этого года "вэшники" (бывшие заключённые) взяли в плен украинца.
– Один из них напился и прострелил пленному обе ступни, хотел добить, но свои же остановили. Я ему оказывал помощь – зовут Володимир, 32 года, мобилизованный, потом контракт с ВСУ подписал. Мы минут 15 пообщались, обычный парень. Ему потом, когда доставили в ПМГ [полевой госпиталь], дали отдельную "палату" – блиндаж с часовым. Часовой – чтобы свои же не убили, а не потому что боялись, что Володимир что-то сделает.
Но самое страшное, что видел Алексей, произошло 29 июля у командного пункта (КП) дивизии в посёлке Житловка.
– Тогда приехал Матвей Петрович, врио начмеда дивизии, хороший хирург, старший лейтенант. Мы сидим на КП, пьём чай. Прибегает дежурный: "Срочно на первый КПП врачей". Мы побежали как наскипидаренные. Там лесополоса и грунтовка, где все ходят, ездят на мотоциклах, велосипедах, квадроциклах – местные, кто остались. Большинство давно уехало. Там была девушка. Точно запомнил, что 1996 года рождения, зовут, по-моему, Светлана. Да, выпившая, но ехала на своём квадроцикле и никому не мешала. И её снесло очередью из автомата. Караульный выпустил в неё полмагазина, там реально решето. Её было не спасти. Если бы это был военный в бронике, как-то бы срикошетило. Но это – просто обычная гражданская девушка.
Но больше всего потрясло Алексея даже не само убийство, а реакция на него.
– Мы хотели побить часового, но командиры набежали с большими звёздами, спрашивают его: "Сколько выпустил?" – "Два, как положено: один предупредительный, другой – по цели". Матвей ему говорит: "Ты полрожка в неё выпустил". Второй вопрос: "Зачем?" Ответ меня добил: "А чё она?" Это ответ человека, который убил человека. Он же видел прекрасно, кто там едет. И командир комендантской роты, майор Курбанов с позывным "Дагестан", ничего ему не сделал. Одних за щетину в штурм, а этому – ничего.
"Бросок в неизвестность"
– "Байконур", который парня к дереву приковать приказывал, предлагал заплатить 70 тысяч рублей, чтобы не идти на "передок" и остаться в тылу. Есть другой пример, эфэсбэшники знакомые рассказали. Когда приезжают генералы на условный "передок", они платят, якобы, примерно 100 тысяч долларов за то, чтобы не было никаких обстрелов и дронов. Тогда начинается расслабуха – можно спокойно выйти днём погулять, дров нарубить. Это, конечно, хорошо – пускай российские генералы спонсируют ВСУ. (Смеётся.)
В феврале 2024 года Алексея ранили.
– Там интуиция очень развивается. "Трёхсотых" не было, и мы поехали забирать "двухсотых" – тела. Обычно я еду старшим, а тут новый экипаж БМП, и старшим был механик-водитель с позывным "Пастух". Он сейчас убитый уже. Приезжаем, три тела погрузили, и у меня предчувствие плохое. Говорю: "Надо сваливать". А "Пастух", будучи старшим, отвечает: "Оренбург" сказал пять тел забрать". И как раз, когда берём последнего, снаряд из бесшумного польского миномёта прилетает в корму БМП, ну и мне в шею. Я на тела сажусь и напарнику своему говорю: "Коля, я трёхсотый". Так тихо, спокойно. Затампонировал бинтом, ну и всё. Первая мысль: "Главное, не в сонную артерию". Вторая – февраль уже, потеплело, а у меня все руки… в соках от "двухсотых", скажем так. Переживал, что попадёт трупный яд, но обошлось.
После этого Алексея Жиляева эвакуировали в Белгород, а через два дня он уже был госпитале в Кубинке, под Москвой.
– Лечат аскорбинкой. Курс антибиотиков прокололи, как и всем, – мало ли что с осколком залетит. И, в принципе, всё. Зато в эпикризе мне прописали, что была физиотерапия, массаж, но реально лечат аскорбинкой. Госпиталь – это как тюрьма, везде военная полиция, не выйдешь. У меня уже тогда были мысли сбежать, но из-за патрулей не решился.
В санитарном эшелоне он ехал с двумя бывшими заключенными.
– У них была рота – сто человек – на запорожском направлении. Там каждый час их отправляли на штурм. Взвод заканчивается, отправляют следующий. Выползли только эти двое.
Алексей пролежал в госпитале полтора месяца и вернулся на фронт. Он всё больше думал о дезертирстве и в августе наконец решился.
– Во-первых, бессмысленность самой войны. Все эти заявленные цели – это сказки. Нас там никто не ждёт как освободителей. Даже если тебе улыбаются, например, в магазине, по взгляду понимаешь, что ненавидят. Это те, кого, по словам Путина, надо освобождать. Второе, бессмысленность нашей и моей лично работы. Ты вот вытащил человека, его по этапу эвакуации перевезли, он в госпитале пролежал месяц, а потом… Есть запоминающиеся фамилии, забавные. И когда у меня был доступ к статистике для заполнения отчётов, смотрю – а человек-то уже "двухсотый". Ты его вытащил, а он... А третье, жизненный цикл любого российского военного заканчивается в штурмах. Там нужно либо убивать, либо умирать, а ни того, ни другого я не хочу.
За хорошую службу начмед дал Алексею неофициальный отпуск. Тогда уже ВСУ вошли в Курскую область, и отпуска давать перестали. "Все очень удивлялись, спрашивали, как меня отпустили. Доехал с эвакуацией раненых до Рогово – до штаба 150-го отдельного медбата. Там внаглую говорю: "Я по задаче начмеда дивизии, мне надо до России доехать". Мне сделали выписку из приказа, что можно до Валуек и обратно. Доехал туда, взял такси до Воронежа: в Белгородской области ЧП, и РЖД солдат с военниками не пускают – нужны другие документы, которые в Питере остались.
Из Воронежа добрался до Петербурга, повидался с близкими, забрал всё нужное и поехал в Москву.
– Три дня пробыл в столице. На войне тупеешь и не понимаешь, что такое гражданская жизнь. Из Москвы я на "Ласточке" доехал до Минска, пробыл там 20 дней – никаких проверок, ничего. Заставлял себя ходить под открытым небом днём, чтобы перебороть страх. И связался с ребятами из "Идите лесом", они подсказали безопасный маршрут до Франции. Транзитная виза туда не требуется, и я к тому же немного знаю французский. Это как едешь на эвакуацию – бросок в неизвестность.
Теперь, пройдя через несколько бюрократических проволочек и суд, Алексей Жиляев ожидает решения по убежищу в ускоренном порядке – из-за того, что подался на него в аэропорту. Оно будет вынесено через полгода. Сейчас он снимает комнату и привыкает к новой жизни.
– Когда начинается тревога, пью сладкий чай, хотя раньше не добавлял сахар, курю три сигареты подряд, ем конфеты. Мы с психологом поработали, она мне сразу ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) поставила, но потихоньку проходит. У меня тут уже появился приятель – из ВСУ. Посмотрели друг на друга: "Ты где был?" – "А ты где был?" Ну, и подружились. Он "по медицине" ушёл в 2023 году и говорит, что начнёт отпускать через полгода, а совсем отпустит через год.
И все же Алексей не жалеет, что пошел на войну.
– У Эдит Пиаф есть песня Non, je ne regrette rien – "Я ни о чём не жалею". Я спас людей. Очень много. Опять же – у меня на руках никто не умер. Я прекрасно понимаю, что был там в составе оккупационных войск. Там все это прекрасно понимают. Но то, что я спас людей, – наверное, это как-то перекрывает. Кровь у всех красная.
Пока ещё рано говорить, станет ли политика европейских стран по предоставлению убежища дезертирам и сознательным отказчикам более мягкой. Тем не менее, осенью этого года произошло несколько важных прецедентов. Ранее шестеро российских дезертиров уже перебрались во Францию из Казахстана, получив проездные документы для подачи на убежище после создания активистского движения "Прощай, оружие!", которое борется за права на безопасность сознательных отказчиков и дезертиров.
Кроме того, в октябре этого года благодаря квартальному отчёту Агентства Европейского союза по вопросам предоставления убежища стало известно, что административный суд Магдебурга аннулировал отказ в предоставлении политического убежища российскому уклонисту – пока о его личности ничего не известно.
