В 1944 году впервые на советской сцене была поставлена пьеса Евгения Шварца "Дракон". Антитоталитарный ее характер был очевиден любому читателю и зрителю. Неудивительно, что после первого же показа пьесу решили запретить. Север.Реалии рассказывает о том, как 80 лет назад это происходило и как некоторые коллеги Шварца попытались спасти пьесу, убедив власти, что "Дракон" описывает исключительно нацистскую Германию, а не сталинский СССР.
Советские писатели собрались, чтобы обсудить пьесу, 30 ноября 1944 года. Стенограмма заседания сохранилась. Вот одна из реплик:
"Тов. Сурков. Совершенно ясно, что пьеса направлена против морального наследия фашистов… чтобы это наследие фашизма уничтожить в сознании людей и разоблачить эту зараженность фашизмом определенных слоев европейского мещанства. … И намерения автора не подлежат никакому сомнению, они глубоко современны. Это изображение европейского мещанства, зараженного драконом … оно сделано настолько ярко и полно и настолько занимает содержание этой пьесы, что этому веришь".
Но все участники обсуждения в глубине души понимали, что любой читатель и зритель "Дракона" проведет параллели не только с нацистской Германией.
"Шварц сочинил пасквиль"
"Дракон. Если бы ты увидел их души – ох, задрожал бы.
Ланцелот. Нет.
Дракон. Убежал бы даже. Не стал бы умирать из-за калек. Я же их, любезный мой, лично покалечил. Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам – человек околеет. А душу разорвешь – станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души".
Так дракон в пьесе Евгения Шварца уговаривает Ланцелота не драться с ним, не спасать жителей города, которые того не стоят.
– Пьесу "Дракон" Шварц задумал еще в 1940 году, когда после постановки его пьесы "Тень" он вместе с труппой Николая Акимова был приглашен в Кремль, – рассказывает историк литературы Наталья Громова. – "Тень", как ни странно, очень неплохо прошла в Москве. В Кремле Шварц увидел Иосифа Виссарионовича, живого, неподалеку от себя. Он это описал в 1950-е годы в дневниках, уже после смерти Сталина. Он тогда подумал – как же это какой-то старый и довольно невыразительный грузин мог все это сотворить, как вообще от него могло исходить всё то, что они в 1940 году уже, понятное дело, знали. И он увидел, что дело было не только в нём, а во всем его окружении. Гости пили коньяк и прочие напитки, и при каждом сидело по два "нарзанных мальчика", Шварц их так называл. Они пили только нарзан и наблюдали за гостями.
Наталья Громова считает, что фантастическая атмосфера той встречи со Сталиным в какой-то степени отразилась и в "Драконе", первый акт которого Шварц показал Акимову именно в 1940-м, по возвращении из Москвы в Ленинград.
Но дальнейшая работа над созданием "Дракона" шла уже при совсем других обстоятельствах: война, блокада, Шварца с женой уже в дистрофическом состоянии по просьбе Акимова вывозят из блокадного Ленинграда.
– В начале 1942 года он попадает сначала в Киров, а потом в Сталинабад. И там, когда он уже приходит в себя, Акимов начинает на него давить, чтобы он продолжал писать для его театра комедию "Дракон". 21 ноября 1943 года Шварц впервые читает пьесу труппе, в 1944 году Акимов отправляется из Сталинабада в Москву договариваться о разрешении на постановку. И, как ни странно, уже 24 января телеграфирует Шварцу, что пьеса блестяще принята в комитете искусств, что возможны только небольшие поправки, и горячо его поздравляет, – рассказывает Наталья Громова.
5 февраля 1944 года приходит еще одна телеграмма: пьеса разрешена без всяких поправок. Более того, ее даже издают, правда, тиражом 500 экземпляров, специально для театров и писателей.
– По слухам, пьеса понравилась руководству – председателю Комитета по делам искусств Храпченко и очень авторитетному члену ЦК ВКП(б), заведующему отделом международной информации Щербакову – еще бы, теперь, в мартовские дни 1944 года, когда советская армия начала поход по Восточной Европе, обещавший победу над драконом по имени Гитлер, пьеса "Дракон" казалась политически актуальной, – говорит Громова.
Но 25 марта 1944 года в газете "Литература и искусство" (впоследствии переименованной в "Литературную газету") появляется статья-донос лауреата Сталинской премии Сергея Бородина "Вредная сказка":
" Это [дракон] палач народов. Мы узнаем в сказке его конкретные черты. Но как относятся к дракону жители города, которых он угнетает, насилует? Тут-то и начинается беспардонная фантастика Шварца, которая выдаёт его с головой. Оказывается, жители в восторге от своего дракона...
…Шварц сочинил пасквиль на героическую освободительную борьбу народа с гитлеризмом. ... Затем и понадобился автору язык иносказаний, сказочная вуаль, наброшенная на пацифистские идейки".
Драматург Александр Гладков писал в дневнике, что Сергей Бородин "имел отношение к аресту Мандельштама. Вообще он был подлецом, но скрывал это. Приложил руку к травле Е. Л. Шварца уже во время войны".
Несмотря на донос Бородина, Николай Акимов все-таки поставил "Дракона" в Ленинградском театре комедии, а затем труппа приехала в Москву. На время гастролей театру предоставили для репетиций зал в Центральном клубе железнодорожников. Декорации и бутафорию готовили в мастерских МХАТа и театра им. Вахтангова. Предварительные показы были успешными, публика пришла в восторг, первый и единственный публичный показ прошел в Москве 4 августа 1944 года, но сразу после него пьесу запретили – без объяснения причин.
"Кто покорился, тот не народ"
30 ноября 1944 года на обсуждение пьесы в комитете искусств собрались Погодин, Леонов, Эренбург и другие известные литераторы, искренне хотевшие спасти пьесу и спектакль.
Из стенограммы обсуждения пьесы Евгения Шварца.
"Тов. Сурков. Эта пьеса выиграет, если ее по возможности осмыслить, как чистую сказку. Мне казалось, что, если автор спрячется на этот остров сказки и взорвет все мосты, которые соединяют сказку с жизнью, тогда он лишит возможности своих противников разъять его пьесу оружием слишком жестких и слишком прямых параллелей".
В своем дневнике Шварц тогда записал: "Выступали Погодин, Леонов – очень хвалили, но сомневались. Много говорил Эренбург. Очень хвалил и не сомневался".
Умевший выживать в условиях советской цензуры Эренбург так объяснял символику персонажей пьесы: Дракон – это Гитлер, Ланцелот – народ, Бургомистр – Запад, пожелавший присвоить себе честь победы над мировым злом.
Коллеги Шварца хотели убедить советские власти, что речь в "Драконе" идет исключительно о нацистской Германии.
– Тогда уже близилось торжество над гитлеровской Германией, и все решили, что пьеса обязательно должна идти в Европе, на освобожденных землях, где идет "дедраникозация европейских государств, которые провели годы под фашистской властью". – говорит историк литературы Татьяна Позднякова. – Писатели говорили, что сейчас, когда мир следит за ходом Тегеранской конференции, надо разгромить фашизм еще и морально. Кстати, еще в эвакуации завлит БДТ им. Горького Леонид Малюгин, прочтя пьесу, писал Шварцу: "Условимся, что этот город находится на территории Германии, – и тогда станет легче". Шварцу предлагали кое-что переписать и все время повторяли про нежелательные, ненужные ассоциации, мол, государство, оно на то и государство и в такое трудное время не надо проводить странные параллели. Но все уверяли, что спектакль надо сохранить. Потом Эренбург вспоминал, что они переглянулись с Солодовниковым (Александр Солодовников, зам председателя комитета по делам искусств. – СР) и поняли, что ничего не получится, – говорит историк литературы Татьяна Позднякова.
Из воспоминаний Ильи Эренбурга о том же заседании:
"Защищал пьесу Н. Ф. Погодин, страстно говорил С. В. Образцов. Никто из присутствующих ни в чем не упрекал Шварца. Председатель Комитета, казалось, внимательно слушал, но случайно наши глаза встретились, и я понял тщету всех наших речей".
– Дело в том, что Шварц, наверное, действительно не впрямую про Сталина писал, а про природу власти, – размышляет Татьяна Позднякова. – И как же он ее угадал! Я недавно перечитывала "Дракона" и вспомнила, что в России сейчас запрещено даже поминальное чтение имен репрессированных – все еще под предлогом пандемии. А в "Драконе", когда Ланцелот в небе сражается с драконом, приходит приказ бургомистра, что на небо смотреть запрещается, потому что может наступить эпидемия глазных болезней, – это же прямая параллель с нашими событиями! И думаешь: в чем причина – во власти или в самих людях, которые ей все это позволяют? Конечно, трудно представить, что Шварц с открытым забралом пошёл и сделал антисталинскую пьесу. Но нащупал основные механизмы тоталитарного устройства.
На писательское обсуждение Шварц представил уже вторую редакцию пьесы, с двумя переписанными актами. Исчез во второй редакции, например, этот диалог.
"Явный советник. Господин Садовник, вы, кажется, плачете?
Садовник. Да, я плачу. Сидеть и думать, что Дракона, может быть, действительно можно победить, — это так печально.
Тайный советник. Еще бы, еще бы.
Садовник. Это напоминает юность.
Явный советник. Да, да. Впрочем — почему юность?
Садовник. Ведь мы все мечтаем в юности убить господина Дракона, как собаку".
Также из новой редакции пьесы выпал эпизод, когда архивариус Шарлемань приходит в трактир, где очень много его знакомых, друзей, и говорит: "Дорогие мои друзья, несчастные предатели, бедные убийцы, очнитесь, пока не поздно. Я отыскал нынче ночью старинный закон, о котором мы все забыли, за суетой, хлопотами, ежедневными заботами... Он не может быть отменен ни людьми, ни Богом… Там сказано: "Народ покорить нельзя, а кто покорился, тот не народ. Покоренный помогает покорителю и погибнет, ответит с ним вместе за все его злодеяния".
Участники обсуждения пьесы, пытаясь ее спасти, предлагали вообще не показывать "Дракона" в СССР, а показать его только в Европе, потому что "вот у них есть драконы, а у нас нет". Но и это предложение не спасло пьесу от запрета.
Акимов смог вернуться к постановке "Дракона" только в 1962 году, когда Шварца уже не было в живых. К тому времени чудом сохранились декорации, костюмы и даже афиши того запрещенного спектакля, и Акимов использовал их в новой постановке.
По требованию цензуры он вычеркнул из текста Шварца самые очевидные параллели. Но постановку вскоре все равно запретили. И Акимов вынужден был с этим смириться, заметив, что "если вы хотите собирать незабудки на железнодорожной насыпи, лучше это делать либо до, либо после прохождения поезда".
Евгений Шварц родился в 1896 году в Казани, в семье студентов, будущих врачей. Два года проучился на юриста в Московском университете, в 1916 году был призван в армию, с 1918 года участвовал в Гражданской войне, сражался против большевиков сначала в составе Кубанской армии Покровского, потом Добровольческой, был участником знаменитого Ледяного похода. В 1921 году в Петрограде познакомился с группой "Серапионовы братья", писать начал в 1923 году во время летней поездки в Донбасс, где работал в газете "Всероссийская кочегарка". В Донбассе он познакомился со своим будущим другом поэтом Николаем Олейниковым, который ввел его в поэтическую группу ОБЭРИУ. Потом была работа в детской редакции Госиздата под руководством С. Маршака. Первая пьеса Шварца была поставлена в ТЮЗе в 1929 году, в 30-е к нему пришла слава детского писателя, сценариста и драматурга. В 1937 году была разгромлена Ленинградская редакция Детгиза, которой руководил Маршак, ее сотрудники А. Введенский, Н. Олейников, Н. Заболоцкий, Т. Габбе, Д. Хармс были репрессированы. Евгений Шварц отказался отречься от своего друга Никола Олейникова (расстрелян в 1937-м), помогал семье арестованного Николая Заболоцкого. В 1940 году он написал пьесу "Тень", запрещенную сразу же после премьеры. Во время войны Евгений Шварц с женой остались в блокадном Ленинграде, откуда их почти насильно эвакуировали в декабре 1941 года. Среди пьес, написанных после войны, – "Обыкновенное чудо", среди фильмов, снятых по его сценариям, – "Золушка", "Первоклассница", "Дон Кихот".
