Архангельская активистка и бывшая волонтер штаба Навального Ольга Школина уехала из страны спустя несколько месяцев после того, как против неё возбудили уголовное дело за участие в организациях Алексея Навального. В России Школина находилась под подпиской о невыезде, её счета были заблокированы. Она рассказала Север.Реалии о том, почему до последнего сомневалась насчет отъезда и можно ли сегодня бороться с режимом внутри страны.
Жительница Архангельска Ольга Школина в конце марта 2022 года стала обвиняемой по двум статьям Уголовного кодекса России: участие в экстремистском сообществе и участие в деятельности некоммерческой организации, посягающей на личность и права граждан. Речь идет об организациях, созданных Алексеем Навальным. Школина в течение нескольких лет помогала архангельскому штабу Навального. В Архангельске с нее взяли подписку о невыезде, ее фамилию внесли в реестр Росфинмониторинга, а банковские счета заблокировали. Летом ей порезали колеса автомобиля, а следователь без объяснения причин отказал Школиной во встрече с родственниками. В конце июля она вместе с дочерью уехала из России и сейчас находится в Польше.
– В России вы находитесь под подпиской о невыезде из-за уголовного дела об "экстремистском сообществе" и НКО "Фонда борьбы с коррупцией" Алексея Навального. Как вы смогли пересечь границу?
– Я не могу об этом говорить. Мы перестраховались и прошли там, где не было вообще постов. Я испытала огромное облегчение, когда пересекла границу и нас на ней не задержали.
– Что послужило последней каплей, чтобы вы уехали из России?
– Я не хотела покидать Россию и держалась там до последнего. Мы покинули страну, когда ситуация стала угрожающей. В первую очередь для дочери Сони. У неё тревожное расстройство. Она на таблетках, у нее панические атаки, она боялась выходить из дома, ей все время казалось, что на меня кто-то нападет. Она паниковала при виде полицейского. Я старалась, чтобы она не ощущала этого давления, но полностью скрыть всё невозможно. В первую очередь, я боялась за неё. Я боялась, что меня посадят и мой ребенок останется без меня. Перед моим отъездом произошли странные и неприятные вещи. У меня был согласован визит к родственникам, но следователь внезапно, ничего не объясняя, его отменил и отказался согласовывать мою встречу с адвокатом. Я не знаю, почему он это сделал. Я не исключила, что меня могут отправить в СИЗО, а ребенка – в детдом. Это давление перешло все границы. Я приняла решение. Мы сели и поехали.
– Вы писали в соцсетях, что сомневались насчет отъезда из страны. Почему?
– Потому что в Архангельске у меня всё, там я хозяйка своей жизни. У меня в России было организовано лечение ребенка, у меня там был доход, все родные остались в России. Я долго не верила в серьезность уголовного дела. Я не верила, что за это человека вообще можно притягивать. За что? Я не была сотрудником штаба, не участвовала в несогласованных мероприятиях. Тот ролик, который они притянули и теперь вменяют мне преступление века, в нем даже нет призывов выходить на акцию. В нём просто критика коррупции и выражение поддержки тем людям, которые выйдут на несогласованную акцию. Это все мои преступления, за которые мне грозили 10 годами тюрьмы. Следователь просил, настаивал и убеждал, чтобы я признала вину в участии в экстремистском сообществе, чего я не делала.
– Как ваши близкие отреагировали на уголовное дело против вас?
– Я давно общаюсь с людьми, у которых такие же взгляды, как у меня. Иного круга общения у меня нет. У меня никаких проблем в оценке моих действий не было. Мои родные сестры меня во всем поддерживают, папа тоже. Папа был в шоке, но у нас такая семья, что мы друг друга поддерживаем.
– Почему вы стали помогать штабу Навального?
– У меня личная история наложилось на стремление к справедливости. Я поддерживала Алексея Навального, еще когда была фальсификация выборов в 2011 году, но потом, правда, все ушло из поля зрения. После дела "Кировлеса" у меня наступило понимание, во что превращается наша страна: никакого инакомыслия, никакого правосудия. Когда президентская кампания Навального началась, мне казалось, что надо помогать, надо рассказывать людям об антикоррупционных расследованиях. Я начала очень активно работать, помогать штабу Навального. Но никогда не брала на себя какие-то руководящие должности, потому что у меня всегда на первом месте была Соня. Я просто помогала: стояла на кубах, подписи собирала. В процессе работы я поняла, что люди в своем большинстве не хотят знать правду, им надо какое-то комфортное сознание, которое навязывает пропаганда.
До этого я занималась бухгалтерской деятельностью, был опыт предпринимательской деятельности по госконтрактам. Я видела, как вживую работает коррупция и кумовство, когда нежелательно, чтобы контракты выигрывали другие, поэтому техзадания составляют под конкретных людей. Это было в Кирове. Организация оказалась вынуждена заключить с нами контракт, хотя по параметрам он подходил под конкретную другую компанию. Мы туда залезли (заключили контракт. – СР), и начались препятствия.
В 2014 году у меня заболела мама, у нее был очень тяжелый диагноз – глиобластома (опухоль мозга. – СР). Для нашей семьи это был огромный шок. Мы все ей помогали. Тогда мы столкнулись с отечественной медициной и почувствовали ненужность человека, у которого тяжелая ситуация со здоровьем. Нас везде отфутболивали. Когда хирург увидел мамин диагноз, то попросил её выйти из кабинета, а мне сказал: "Она все равно больше восьми месяцев не проживет, зачем ее лечить?" Меня это поразило. Мы отправили ее с папой в Санкт-Петербург, но там запись была только через две недели. В итоге мы собрали все деньги семьи и отвезли маму на лечение в Германию. На лечение ушло четыре миллиона рублей, для нас это были неподъемные деньги, мы рассчитывались потом несколько лет. Нас поразило, как там лечили людей по медицинским страховкам, бесплатно. Это высочайший уровень медицины, отношение к людям, это элементарное вселение оптимизма в пациентов. У нас родители начали улыбаться. Маме сделали операцию. Мои родители стали совершенно другими: не такими подавленными, какими они были, когда все только начиналось. Они вернулись в Россию, у мамы была длительная ремиссия, около двух лет. Да, случился рецидив, но при глиоблопластоме это неизбежно. Когда был рецидив, у нас уже денег не было. На тот момент мы с долгами за прошлое лечение еще не рассчитались. И у нас за три месяца человека свели в гроб. Она ездила на химию: ей вольют химию и отправляют домой. Никакого контроля, проверки дезинтоксикации, не прокапают после химии. У нее пошла ужасная интоксикация: она вся почернела, кричала. Скорая говорила, что к таким вообще не приезжает, а в больнице говорили, что тоже таких не берут, в хосписе мест не было. Мы добились хосписа, когда она уже была в бессознательном состоянии. Эти мучения мамы происходили на моих глазах. Это меня перевернуло. Нельзя так относиться, нельзя, чтобы государство так относилось к людям, нельзя. Государство должно быть для людей. Мы для государства вообще никто, мы как комары, которых нужно прихлопнуть, и все. Обладая всей этой информацией, поддерживать власть невозможно. Я считаю, что пока не будет сменена верхушка власти, система не изменится. После смерти мамы все свои силы я отдавала движению Алексея Навального.
– Вы хотите смены "верхушки власти", но разве это приведет к каким-то глобальным изменениям? Придут другие, и все будет точно так же: коррупция, кумовство...
– Мне задавали такие вопросы. Эти вопросы относятся к термину "выученная беспомощность", в котором очень заинтересована наша пропаганда. Эти установки нашим людям внушила пропаганда. Зачем это комментировать? Там где пропаганда – там ложь. Как с этим бороться? Внутри страны, увы, сейчас это сделать невозможно.
– Вы сейчас не в России и вряд ли вернетесь в страну в ближайшем будущем. Какой у вас план действий теперь?
– У меня нет плана действий. Я действую шаг за шагом. Я не готовилась и не хотела никуда уезжать, пока обстоятельства не сложились таким образом, что иного варианта просто не было. Мы пошли на такой путь и теперь сталкиваемся с трудностями. Здесь есть программы, которые предусмотрены для людей, пытающихся получить политическое убежище. Из России мы получаем алименты. Я не могу получать сейчас пенсию по инвалидности на ребенка – моя карта заблокирована. Это нелегко. Здесь абсолютно незнакомо все, язык, условия. Ты здесь никто. Но тем не менее настроение у меня здесь стало лучше: сошло давление, нет страха и есть надежда на будущее.
