Известный левый социолог и политолог Борис Кагарлицкий, признанный правозащитниками политзаключенным, отбывает назначенный ему судом пятилетний срок в колонии города Торжок Тверской области. Он ответил на вопросы журналистов издания "Окно" о жизни в тюрьме и репутационном ущербе, который, по его мнению, Россия понесла из-за его заключения.
Текст: "Окно"
Социолог Борис Кагарлицкий – директор Института глобализации и социальных движений, известный левый публицист, участник диссидентского движения в СССР, главный редактор левосоциалистического издания "Рабкор" и автор одноименного ютьюб-канала – находится в колонии после ужесточения наказания по делу об "оправдании терроризма".
В 2014 году он поддержал создание так называемых Донецкой и Луганской народных республик, но после начала полномасштабного вторжения России в Украину в феврале 2022 года выступал с критикой российских властей. В 1980-е он провел в СИЗО "Лефортово" 13 месяцев по делам за "антисоветскую агитацию" и "участие в антисоветской организации", при Борисе Ельцине его избили в отделении милиции, в путинской России его признали "иностранным агентом", а в августе прошлого года Росфинмониторинг внес Кагарлицкого в реестр террористов и экстремистов.
Кагарлицкого арестовали в Сыктывкаре в конце июля 2023 года из-за доноса муниципального депутата из Ухты Леонида Краснопёрова. Он пожаловался на ролик, где Кагарлицкий рассуждает о взрыве на Крымском мосту.
В декабре прошлого года суд приговорил Кагарлицкого к штрафу на 600 тысяч рублей, но позже в апелляции решение ужесточили: социолога приговорили к пяти годам колонии общего режима.
– Опасались ли вы того, что решение суда первой инстанции пересмотрят не в вашу пользу?
– Опасения, что дело будет в феврале 2024-го пересмотрено в сторону ужесточения приговора, были. Но, честно говоря, все же я рассчитывал, что система не окончательно обезумела. Ущерб, который несет государство, заперев меня здесь, многократно превышает любые политические выгоды от моего ареста. Ведь это вызывает протесты и возмущение даже в тех кругах, где в принципе настроены к России доброжелательно.
– О каком репутационном ущербе идет речь?
– Я имею в виду вполне конкретные вещи. К несчастью, современная российская власть, в отличие от СССР малочувствительна к ущербу, который несет ее репутация, особенно если речь идет о критике международных правозащитных организаций и т. п. Но специфика любого дела в том, что протесты посыпались как раз от тех сил и из тех стран, с которыми, в противовес "глобальному Западу", российские власти стремились налаживать отношения. Обо мне на Валдайском форуме Радика Десаи спрашивала Путина от имени недоумевающих "друзей России". За меня выступил Жан-Люк Меланшон, одновременно критикуя планы французского вмешательства в конфликт в Украине. Короче, эта история непосредственно подрывала попытки отечественных международников найти понимание и поддержку хоть в каких-то сегментах глобального общественного мнения. Например, в странах БРИКС, откуда мне после ареста демонстративно прислали предложение профессорских должностей в двух бразильских университетах и в университете Йоханнесбурга. Буквально на днях мое дело обсуждали в Белграде на конференции Европейской ассоциации сравнительной экономики. И все видят, что дело не только во мне, а в том, что люди, правящие сегодня у нас в стране, воюют против науки как таковой, по крайней мере против общественных наук.
– Вы слышали про большой обмен политическими заключенными, который состоялся 1 августа. Согласились бы вы стать одним из обменянных?
– Я, конечно, рад за людей, вышедших на свободу, но являюсь категорическим противником обменов, нарушающих и российское, и западное законодательство. Если кого-то вывезли из страны без его согласия, это похищение человека, причем ответственность лежит не только на тех, кто вывез, но и на тех, кто принял (без их участия бы не вывезли). Совершенно не хочу быть предметом подобного обмена. Политзаключенные должны быть все освобождены без каких-либо условий или ограничений и вернуться домой к своим семьям.
– Ваше здоровье не ухудшилось, пока вы находитесь в заключении?
– Оно в полном порядке. Не знаю, откуда версия об ухудшении. У меня в самом деле были проблемы в начале лета. Но с тех пор все поправилось, чувствую себя нормально. День в тюрьме, точнее – в лагере, строго подчинен расписанию. Подъем в 6.00, потом через 15 минут общая зарядка, а после небольшого перерыва поименная проверка. Поход за лекарствами между 10 и 11 часами утра, в это же время в корпусе убирают. До обеда пишу письма, если не нужно занимать очередь в магазин. После обеда читаю и общаюсь с соседями, если не нужно стоять в очереди в магазин. Потом опять проверка, ужин, ну и отбой.
– Часто ли удается видеть родных?
– Со свиданиями выходит не очень, но тут администрация учреждений ни при чем. Просто дважды получалось так, что свидания срывались. Надеюсь, в дальнейшем все наладится. В июне был день открытых дверей, меня навещала жена прямо в отряде. Мы все любим друг друга и поддерживаем. Скучаю по коту Степану. А с женой и дочерью могу разговаривать по телефону и переписываться.
В июне этого года Борис Кагарлицкий отказался написать прошение о помиловании. "Я не вижу большой проблемы в самом факте подписания подобного обращения, это формальный бюрократический акт, часть процедуры. Проблема совершенно в другом – в целесообразности" – так объяснил Кагарлицкий своё решение. Социолог считает, что, если бы власти готовы были его освободить, они могли бы это сделать 5 июня, когда в Верховном суде рассматривалась кассационная жалоба на приговор. Этого, однако, не произошло. "Можно ли в такой ситуации рассчитывать, что прошение будет удовлетворено? Для этого нет никаких оснований. А потому писать я его отказался. Не из принципа, а из-за того, что сейчас это не имеет смысла", – написал Кагарлицкий, отметив, что в будущем ситуация может измениться.
В России число политзаключенных за 10 лет выросло в 15 раз – с 40 до 600 человек, говорилось в исследовании "Мемориала" в октябре прошлого года. Количество политзэков резко выросло после того, как российские власти начали войну в Украине. По последним данным, из 604 политзаключенных в России 419 преследуются по религиозным мотивам и еще 185 – по политическим.
