С началом вторжения в Украину Россия переживает очередную волну эмиграции. Новые эмигранты нередко проецируют на себя опыт своих предшественников, которым также пришлось расстаться с привычной жизнью и родным домом. Говорят, если домом был Петербург, расставание особенно болезненно и может затянуться на годы, а то и на всю жизнь. Корреспондент Север.Реалии побеседовал с двумя бывшими петербурженками, поэтами Натальей Резник и Ириной Акс, в чьих стихах все еще всплывают образы родного города.
"Лягушку варят постепенно"
Ирина Акс уехала из Петербурга в США летом 2000 года, но еще несколько лет семья жила между двумя странами.
– Я физически уехала, а психологически оставалась дома. У меня была несданная квартира – я приезжала, открывала ее своим ключом, мы с детьми туда заходили – как люди, которые, например, уехали на север и вернулись. – вспоминает Ирина Акс. – Ты разве скучаешь по Питеру, когда едешь на дачу? Нет. Чтобы ощутить ностальгию, нужно сначала осознать, что ты уехал.
– Но вы выиграли грин-карту, это энергичное движение к отъезду...
– О, да. Был уже так называемый второй срок Ельцина. Это не значит, что я сейчас посмотрела фильм “Предатели” и решила, что так оно все и было. Нет, все было не так, но я была внутри, я помню свое ощущение от этого “голосуй или проиграешь”: все уже проиграли. Вот тогда мы с Игорем (мужем – С.Р.) стали готовить запасной аэродром. Когда прозвучало слово “преемник”, меня буквально стошнило.
По словам Ирины, ее муж, уже работавший тогда в Нью-Йорке, позвонил и спросил – "не кажется, что пора"?
– Мы ехали пересидеть смутное время, перекантоваться. И как ни странно, у меня тогда стихи пошли абсолютно питерские.
Один их них связан со Смоленским кладбищем, где есть мемориальная доска Арине Родионовне, хотя место могилы неизвестно.
Асфальт в заплатках, запах свежей корюшки
и речка, не одетая в гранит...
Поэзия скрипит гусиным перышком
и век далекий бережно хранит.
Цветет крапива, шавка спит бездомная,
деревья отражаются в воде,
и где-то здесь Арина Родионовна
все ждет нас, да никто не знает – где...
По словам Ирины, уехав, она еще долго психологически оставалась в Петербурге.
– Но я хорошо помню, как приехав в 2013 году в Питер, я 1 мая увидела на Невском шествие русских фашистов в кожанках, с флагами и свастиками. Когда находишься внутри – лягушку варят постепенно. А когда приезжаешь раз в год, то видишь, в какую сторону сделан шаг. Эти шаги с каждым годом становились больше и больше. А потом случился "крымнаш". Я как раз заключила контракт с одним издательством на написание весёлого учебника по русской грамматике для пользователей интернета. Но мне сказали – не надо, неактуальна теперь грамматика. Было это кимовское “Россия после Крыма свихнулась сразу вся”. А у меня на “не и ни”, например, такой стишок был, чтобы легче запомнить: “Он был аскетом даже в юные года, / Нигде, ни с кем, и ничего и никогда, / И ни за что, по четырем причинам, веским: / Все негде, некогда, и не на что, и не с кем”. Смешная была идея, я думаю – допишу и выложу в интернет, пусть люди пользуются.
"Скучала – это не то слово"
Наталья Резник уехала из России в 1994. И тоже без ощущения, что это навсегда.
– Моя семья хотела уехать, я просто пошла у них на поводу. Думала – приеду в Америку, освою язык, немножко поживу и вернусь. Мы в тот момент ничего не продали, оставили квартиру со всеми вещами, с мебелью, с книгами. Даже работа оставалась – я числилась оператором ЭВМ. И у меня была надежда. Но потом выяснилось, что меня уволили – незаконно, я же была в отпуске по уходу за ребёнком. И трудовую книжку потеряли, выдали справку, которая у меня до сих пор где-то валяется – об утере трудовой книжки. Уже тогда у меня возникло ощущение, что если я вернусь, то не так быстро, – вспоминает Наталья Резник.
– По Питеру скучали?
– Скучала – это не то слово. Я просто умирала. Мне казалось, что меня засасывает какое-то болото, что никакой жизни в Америке нет. Первых двух лет я даже не помню – так, какая-то муть. Очень много времени ушло на то, чтобы встроиться в эту жизнь. Мне было 24 года, я решила получить новое образование, поступила в университет. И когда я начала с нуля, у меня появилось какое-то будущее.
Как и многие эмигранты тех лет, Наталья могла жить "на две страны". В ее стихах присутствовал Петербург. А в отношении к России знакомое многим российским интеллигентам чувство вины.
– Такое чувство, что это я виновата, это я бросила страну. Могла остаться, могла что-то сделать. Я все время жила с чувством невыполненного долга – что я должна вернуться и что-то доделать. Я часто вспоминаю Ахматову, которая говорила – вот если бы тогда все не уехали, была бы общественность, которая не позволила бы совершиться тому, что совершилось. Скорее всего, она была не права, их бы просто перестреляли. Но это чувство у меня осталось: что я – та песчинка, которая, может быть, могла бы пересилить чашу весов.
Стремление “вернуться и доделать” было у Натальи настолько сильным, что они с мужем в 2021 году купили в Петербурге квартиру – хотя все отговаривали. Но Наталье регулярно приезжавшей в Россию, очень хотелось “приезжать к себе домой”.
– Но в купленную летом 2021 года квартиру мы переехать не успели. Началась война. И все, я просто не смогла бы сейчас ногой встать на эту землю. Выйти в Пулково. Хотя я терпеть не могу разговоры о коллективной ответственности и коллективной вине.
– Ну, хорошо, причастность.
– Причастность, несомненно, есть. Сознание своей личной ответственности, а не коллективной. Это иррациональное чувство, наверное – я, вообще-то, никому ничего не была должна. я отвечаю перед собой. Но дело даже не в этом – что бы я там делала? В театр бы пошла? Я бы не могла пойти в театр. Сидела бы дома, запершись. Какая может быть красота, когда вокруг эти буквы Z? Всё отравлено. Пока это происходит, мои ноги там не будет. Мы недавно посмотрели фильм “Белые ночи” с Барышниковым, наложенный на документальные кадры, на виды города. И через меня такая боль прошла – вдруг я никогда больше этого не увижу, никогда не вернусь. Это страшное состояние, ведь когда мы уезжали, был 94-й год, катайся туда-сюда, сколько хочешь. Я 30 лет живу в Америке, и только когда началась война, я поняла, что, возможно, уехала навсегда. В 2022 году моя эмиграция произошла во второй раз.
“Я вообще-то с Рождественки”
Но принять решение не возвращаться – это не значит забыть родной город.
– Когда меня спрашивают – а вы откуда, я говорю, это сложный вопрос, я-то выросла в огромной коммуналке на Галерной, которая под аркой Сената и Синода, но исторически у меня мама и папа с Васильевского, а бабушка родилась на второй Рождественской – то есть я вообще-то с Рождественки. Это очень глубокие питерские корни, в шестом колене. – говорит Ирина Акс, – Питер – не отдельная цивилизация, но всё, чем мы дорожим, это петербургская культура. Если я где-то встречаю легкое эхо Петербурга, я сразу начинаю это место любить. Например, когда-то в Севастополе с изумлением узнала, что автор памятника затонувшим кораблям – тот самый Адамс, что у глобуса на Доме книги.
Наталья Резник замечает, что в психологии есть понятие топофилия – любовь к месту, где родился и вырос, присущая большинству людей.
– Люди очень любят место, где они прожили долгое время – любой пустырь, любые ебеня. А что такое государственная идея патриотизма? Это когда государство подменяет с собой это место. Оно говорит, ты любишь его? А это я, это я! Из этого естественного свойства нашей психики выводится патриотизм, а дальше мы себе начинаем что-то домысливать: мы не просто так любим, а потому что мы особенные. Но я думаю, что хотя Питер – это невероятная концентрации истории, культуры, литературы в одном месте, но мы, скорее всего, любим его просто потому, что это наш город.
– Говорят, тяжелее всего эмиграцию переживают питерцы. Это правда?
– Я в последний раз была в Питере в 2021 году, и когда вышла на Дворцовую площадь, вы не поверите, заплакала от этой красоты. И так каждый раз. Это так красиво, что останавливается дыхание. Да, можно себе сказать – всё, я отрываюсь, я принимаю, что на свете есть другие места. Они тоже хороши по-своему, но вот эту красоту потерять... Это невероятно больно.
У поэтов-эмигрантов не так часто можно найти стихи, связанные с новым местом.
– Люди все время мысленно возвращаются туда, где они сформировались.Это основа нашей личности. У меня есть какой-то быт в Америке, но нет таких сильных факторов, которые сподвигли бы меня на написание чего-то. Я полностью сформировалась не здесь. Я жила в Америке сколько лет, и самое главное, что меня волновало, это что я уехала. Так происходит у очень многих. Это главное переживание, главная трагедия жизни, главное событие – ты уехал. И оно тобой движет. Кто-то больше погружен в себя, кто-то меньше. Я совсем не интроверт, но я гораздо меньше замечаю то, что меня окружает. Вообще, когда поэт путешествует, он должен слегка отстраняться, не полностью присутствовать – чтобы воспринимать окружающий мир. Я себя везде таскаю с собой, все время прокручиваю шарманку, которая у меня внутри. А внутри – Питер.
У Ирины Акс в стихах тоже постоянно проскакивают питерские топонимы, тени города.
– Иногда черты Петербурга сливаются с чертами Нью-Йорка: “Но в ночи божественно светла / Крайслера изящная игла...” Питер везде бликует. Помню, в детстве мы ездили на трамвае, например, в зубную поликлинику, и бабушка всегда показывала пальцем: Никольский собор строил Савва Иванович Чевакинский. Где-то на пятый раз я говорю – ну, бабушка, я помню, не надо уже. И я поняла, чего не дала своим детям: когда мы с ними приезжали в Питер, я могла им показать, скажем, где на Исаакиевском соборе сидит сам Монферран.
Ирина вспоминает строки Александра Городницкого, написанные после его “эмиграции” в Москву:
Мне трудно, вернувшись назад,
С твоим населением слиться,
Отчизна моя, Ленинград,
Российских провинций столица.
Стихи Натальи Резник “Невский”, возможно, являются ответом на вопрос – остается ли Петербург родным, несмотря на все, что произошло со страной.
Невский состоит из шумов и обрывков слов,
Толпы, автобусов, машинных гудков.
Я лечу по нему над тысячами голов,
Над устойчивой враждебностью трёх веков.
Я чужая здесь, быть не могу чужей,
Боюсь, что меня давно выдают уже
Голос, глаза, нос, форма ушей
И запись ужасная в паспорте – «ПМЖ».
Я волос, как сказал поэт, не брала у ржи,
Я вообще легко приживаюсь в любой среде.
Мне всё равно, всё равно, всё равно, всё равно, где жить.
Но я не могу родиться больше нигде.
– Войнович говорил, что ему очень дорога его личность, приводил в пример эмигрантов, которые переезжают в другую страну и начинают зачем-то между собой говорить на чужом языке. Это же отказ от себя. Как я могу перестать быть собой? – удивляется Наталья Резник. – У меня есть определённое прошлое, есть язык, дата и место рождения, есть биография, она всегда будет при мне, я от неё не отказываюсь.
Ирина Акс часто говорит своим детям, что они “и Россию, и Америку видели в окошко электрички”, поскольку “Петербург не Россия, Нью-Йорк не Америка”. Но все же Петербург для нее – отдельный мир. а в России она “бывала на экскурсиях”.
Когда мы говорим: “я люблю свою родину, Россию ”, – до каких границ она простирается – задается вопросом Наталья Резник
– Я стала думать, чувствую ли я что-то по поводу происходящего в Курской области? Я к себе долго прислушивалась и поняла, что мне жалко людей, они беженцы (хотя гораздо больше жалко украинцев). Но по большому счету... Я никогда не была в Курской области, не знаю, как она выглядит. Если бы вдруг начали бомбить Петербург… я даже не могу представить, что бы я ощущала. А тут – да, это ужасно, очень жалко людей, но… Я люблю то место, которое знаю. Моя родина не простирается на всю гигантскую страну, я никогда не переезжала через Урал, для меня Россия – это город, где я родилась и выросла. И, как говорит одна моя подруга, если бы Россия распалась, и осталась бы нам наша Санкт-Петербургская республика, мы бы все вернулись и жили в прекрасной цивилизованной стране. Это странная фантазия, но она хорошо отражает то, как многие воспринимают свою родину.
– А не жалеете, что ваши дети и будущие внуки выпадут из русской культуры?
– Нет. Потому что я могу за себя решать, что я, может, посидела бы в тюрьме. А за них – не могу. Об этом у меня есть стихи.
За всю мою бессмысленную жизнь,
Заполненную спорами и пьянством,
Один зачтите правильный поступок:
Я сына не в России родила.
Не специально, просто так сложилось,
Но как представлю, что сейчас его
Я в панике везу через границу
Под телебормотание Шойгу,
Так сердце начинает колотиться
И едкий пот со лба в глаза течёт.
Я, может быть, и родины предатель,
Уехала, ее не возродив,
Возможно, все сложилось бы иначе,
Когда б я не свалила так давно,
Но сын мне в миллионы раз дороже.
Да что там в миллионы – тьфу на все,
Что родиной привыкло называться,
Когда мой сын свободен, юн и жив.
Ирина Акс думает о выпадении своих потомков из пространства русской культуры так:
– Я понятия не имею, откуда они выпадут и куда впадут. Пока я наблюдаю, как мои дети выращивают моего внука. Дома с ним по-английски не говорят. Поэтому, когда он принес неприличное слово из детского садика, невестка пошла скандалить – дома он не мог такого услышать. Мама – китаянка, говорит с ним только по-китайски, учит его иероглифам, она очень озабочена и древней китайской культурой, и сохранением русского языка, то есть его растят в трёхязычьи. Я понятия не имею, что из этого получится.
Впрочем, у Ирины есть ободряющий пример ее двоюродного деда.
– Мой двоюродный дедушка в эмиграции потерял русский язык после смерти родителей. А в преклонном возрасте поставил задачу его восстановить. Он выполнил ее в 80 лет, взяв себе русскую домработницу. Когда я приезжала в гости, он опять говорил на чистейшем петербургском языке. Правда, дочка его уже по-русски не говорит. В общем, если мой внук не будет читать моих стишков, я, наверное, в гробу не перевернусь.
Наталья Резник написала однажды: “Откуда мы? А мы из ниоткуда. / Мы из несуществующей страны. / Название? Пусть будет Рутлантида”.
– А петербургская составляющая “Рутлантиды” имеет шанс вывести русскую культуру на более общечеловеческий, европейский уровень? Или она растворится в своем болоте?
– Я бы очень хотела ответить “да”, но думаю, если бы она могла, она бы это уже сделала. – говорит Наталья Резник.
