В онлайн-магазинах и на книжных полках в России появилась новая книга Александра Кынева "Кто и как управляет регионами России". По словам автора, это попытка систематизировать многие годы наблюдений за выборами, работой региональных администраций и кадровыми перестановками. В итоге получилась история развития системы регионального управления с момента распада СССР и до наших дней.
Текст: "Окно"
Книга предназначена, в первую очередь, потомкам – тем, кому важно будет узнать, как была устроена Россия в эти годы. Это "как бы слепок времени", говорит Кынев, но также и ответ тем, кто опасается распада страны или почему-то надеется на него.
– За последние пару лет было огромное количество недобросовестных прогнозов, построенных на передергиваниях и мифотворчестве, что Россия дескать в будущем распадется, региональные элиты непременно обособятся от Москвы. А если детально разбираться и смотреть, кто эти люди, которые сегодня управляют регионами, кто за ними стоит, в каких они взаимоотношениях, чьи интересы они представляют, ты понимаешь, что никакого субъекта, который будет "поднимать голову и бороться", сегодня просто не существует. Все эти продавцы страха и надежд на развал России оперируют мифами, которые к нынешней реальности давным-давно никакого отношения не имеют, – говорит Александр Кынев.
В интервью "Окну" он рассказал, как в России появилось несколько вертикалей власти и почему термин "региональная элита" больше не применим к действительности.
"Система параллельных вертикалей"
– Что сегодня осталось от "парада суверенитетов" начала 1990-х?
– Ничего не осталось. Руководители регионов в 90-е годы были фактически полноценными хозяевами территорий. Они единолично назначали огромное количество местных чиновников, в некоторых случаях круг полномочий был почти неограничен, у них был парламентский иммунитет через Совет Федерации. Постепенно (не за один день, это был долгий процесс) они утратили прежнюю власть, в конце 2004-го отменили выборы глав, потом вернули, но уже в виде фактических референдумов по назначенным кандидатам. В первый период назначенные губернаторы вели себя как избранные – статус поменялся, но манера вести себя оставалась прежняя. Во вторую половину нулевых годов мы наблюдали нередкие конфликты, когда назначенец приезжал и вел себя так, как будто он полноценный хозяин. Он привозил свою команду, начинался передел, что вызывало скандалы, противоречия. Но постепенно новые правила оказывались важнее, чем старые привычки. Главная особенность нулевых годов в том, что была построена система параллельных вертикалей власти.
– Это как?
– Это когда каждый значимый чиновник – от руководителя отделения партии до директора крупного завода – замкнут на свою собственную вертикаль в Москве. Скажем, начальник ОВД стал полностью подчиняться московскому министерству, а не региональной администрации, которая перестала участвовать в назначениях. Прокуратура тоже перестала согласовываться с региональными властями. Вертикали начались с силовиков: МВД, прокуратура, Следственный комитет, всевозможные надзоры, антимонопольная служба. Возможности администрации влиять на них стали резко ограничиваться. Внутри была постоянно жесткая ротация, препятствующая круговой поруке и личным контактам по месту работы.
В результате получилось такое квазиразделение властей, когда конкурировали разные вертикали друг с другом – за влияние. Постепенно более сильные вертикали в борьбе за влияние стали подавлять более слабые. Некоторые ведомства, которые пытались влиять на ситуацию в регионах, были упразднены в ходе этой борьбы. Допустим, был ликвидирован Госнаркоконтроль, сильно ослаблен после реогранизации Ростехнадзор.
А на следующем этапе (это уже после 2012 года) процесс дополнился тотальной менеджеризацией, когда у губернаторов стали отнимать возможности формировать самостоятельно даже собственные администрации. Стали распространять практику согласования через федеральные ведомства. Началось все с Минфина: в 2004 году был введен особый порядок, по которому начальника региональных финансов нельзя назначить без согласования с Минфином в Москве и соответствия квалификационным требованиям, которые Минфин утверждает.
"Позиция Москвы является ключевой"
– То есть губернатор не сам решает, кто у него будет заместителем?
– Да. Он может предложить кандидатуру, но назначить он не может, пока кандидатура не пройдет согласование в Москве. Дальше – больше. Каждый год (в книжке это подробно описывается) постепенно ведомство за ведомством – Минпромторг, Министерство природных ресурсов, Министерство просвещения – стали назначаться через согласование с Москвой. На сегодняшний день почти все крупные региональные чиновники в администрациях согласуются с профильными федеральными ведомствами. В начале это шло через изменения в отдельные законы, регулирующие конкретные отрасли, но в дальнейшем упоминание об этом ушло в Конституцию по поправкам 2020 года. На основании этих поправок был принят закон о единой системе публичной власти, и теперь это прописано в федеральном законе уже как единая норма.
– Когда губернатор приводит с собой своих друзей, коллег, однокурсников – это понятно. А если не он решает, то откуда берутся кадры?
– Люди появляются по-разному. Приходит новый губернатор. Ему нужно назначать администрацию. Есть два основных пути. Первый вариант – никого не трогать, чтобы ни с кем не ссориться. Тогда он пытается направлять на согласование тех, кто уже работал. Сам по себе факт работы в должности является неким аргументом. Вариант второй – по каким-то причинам региону не доверяют либо сам губернатор амбициозный. Ему хочется порулить, и у него есть друзья. Он хочет назначить своих: на них готовят документы и отсылают в Москву. Бывает так в регионах, что иногда до года по некоторым должностям не могут подобрать кандидатов. Яркий пример – Самарская область. Дмитрия Азарова избирали на второй срок год назад. И в течение года он не мог согласовать администрацию. И все кончилось его отставкой.
– А бывает такое, что амбициозный человек приходит в министерство в Москве и говорит: "Я хочу быть вице-губернатором где-нибудь"?
– Мы говорим про общие правила. Понятно, что общие правила – это рамка. Всегда есть поправка на личные особенности. Одно дело – бедный дотационный регион с губернатором, который не сильно влиятельный человек – он вряд ли какие-то аргументы может противопоставить Москве. А есть губернаторы-тяжеловесы, есть крупные богатые регионы. Естественно, вес губернатора прямо сказывается на возможности продавливать нужных ему людей на должности в администрации. В таких регионах, как Москва, Московская область, Петербург, Татарстан, Чеченская республика, я думаю, у губернаторов нет никаких проблем согласовать своих кандидатов. Они де-факто могут назначать кого хотят. Но для большинства регионов, для середнячков, позиция центра является ключевой. Есть общее правило, но есть исключения именно для тяжеловесов.
Главное, что на выходе у каждого крупного регионального чиновника есть не только местный начальник – губернатор, а есть еще начальник в Москве. Получается, что в результате он больше начинает походить на менеджера. И управлять администрацией, где у твоих подчиненных есть начальники в Москве, довольно сложно, потому что ты уже не хозяин этой администрации, ты менеджер с политической ответственностью. Дополняется это все очень частой ротацией. Вся совокупность региональных чиновников (губернаторы, все замы губернатора, начальники финансов) – это где-то около тысячи человек на всю страну. В течение календарного года около 30% их меняется. Это очень высокий уровень ротации. Это означает, что в среднем редкий чиновник работает в должности в администрации более двух-трех лет.
А чтобы чиновник был реально влиятельным, самостоятельным авторитетом, он должен сидеть долго. Чем дольше он сидит, тем он больше и лучше знает людей, тем больше неформальных связей и всего остального. Есть до сих пор такие аксакалы, про них в книге тоже речь идет, но их буквально единицы на страну. Из этих аксакалов две трети – финансисты. Самая стабильная вертикаль – финансовая. Есть замы по финансам, которые пережили почти пять губернаторов и спокойно работают, потому что губернатору проще иметь дело с человеком, который уже интегрирован в финансовую систему. Система очень консервативная, сильно зависимая от уже устоявшихся коммуникаций.
При такой системе формирования эти люди представляют собой региональные элиты или нет? 60% губернаторов варяги, 28% заместителей губернаторов. И они фактически региональные представители центра. Элита не бывает без должностей и ресурсов. Если у человека нет ни влияния, ни ресурсов, какая же он элита?
– Постоянная ротация – это полезно для элит?
– Элиты традиционно кристаллизовались вокруг администраций либо региональных, либо городских, потому что у городских свои ресурсы (городское имущество, городская недвижимость). Кто распределяет и контролирует ресурсы, тот и власть фактически, у того есть возможность кому-то помогать, кому-то не помогать. На сегодняшний день ничего этого нет. Даже то, что раньше называлось "региональными олигархами", сейчас фактически история прошлая. На сегодняшний день почти весь крупный региональный бизнес стал филиалом федеральных бизнесов. Это уже не собственники, а топ-менеджеры. Что-то есть, но по сравнению с тем, что было, это огромная разница.
В результате получается, что площадок кристаллизации очень мало. В администрациях есть уважаемые местные люди, но по каким причинам? Причина первая: сложный регион, губернатор не хочет вмешиваться, поэтому просто по инерции работают те, кто работал. Они уходят на пенсию, за ними приходят замы и так далее. Происходит внутренняя ротация. Не оттого, что элита сильная, а оттого, что де-факто нужны коммуникаторы. Вторая причина, почему может работать местный человек: нужен специалист, человек со связями, то есть человека держат, потому что он в данной сфере признанный авторитет. Например, бывший ректор. Его все знают, уважают, он сам по себе ценный кадр. Иногда местного человека ставят в какой-то конфликтной сфере, чтобы он мог договориться. Их ставят с утилитарными целями: не потому, что они регион представляют, а для того, чтобы решать конкретные задачи. В целом, больше всего местных кадров в администрациях национальных регионов. Северный Кавказ, Поволжье, Татарстан – там доминируют местные кадры. В таких регионах, например, как Тюмень, Приморский край, могут доминировать местные кадры, но все-таки работают они в тех рамках, которые есть. В остальных ситуация сильно отличается.
Куда деваются местные уважаемые люди? В основном они сегодня в законодательных собраниях. Реальным центром кристаллизации местного интереса сегодня являются региональные собрания.
– Это увеличивает вес региональных парламентов?
– Нормативно – нет. Региональные парламенты за последнее время сильно ослабли по полномочиям. Просто это одна из площадок, где сегодня в основном представлены местные. Если раньше губернатор худо-бедно, но чаще согласовывал назначения с местными депутатами, то сейчас согласует их не с депутатами, а с федеральными министерствами.
"Публичная политика – это тотальный форс-мажор"
– Постоянные ротации и параллельные вертикали помогают развитию, делают регионы богаче, успешнее?
– У любой системы есть плюсы и минусы. Главный плюс, когда управленцы избраны собственным населением, – это, конечно, ориентация на интересы территории. Человек понимает, что ему здесь жить. И он, заботясь о себе, заботится о регионе – воспринимает себя как часть общества, как часть территории. У него есть некая внутренняя мотивация. Плюс, когда есть реальные конкурентные выборы и мотивация не проиграть, заведомо непопулярные вещи он делать не будет.
Минус – круговая порука, коррупция, которая всегда начинается с неформальных связей. Пришли на день рождения и подарили подарочек. Ты этот подарочек будешь дарить знакомому человеку или незнакомому? С незнакомым надо быть осторожным.
Если говорить про назначенцев, главный плюс назначения технократов-варягов – это унификация и стандартизация применения федеральных законов и реализация различных регламентов. При такой системе, когда они менеджеры и главное – выполнить инструкцию, они ориентируются в первую очередь на то, чтобы правильно отчитаться. В этой системе главный не избиратель, а чиновник в Москве, который будет принимать твою отчетность. И главное – карьеру не сломать.
В этом смысле, законы соблюдаются лучше, регламенты исполняются лучше – это касается качества документооборота, сроков оформления разрешений, бумаг, получения паспортов, информатизации. С точки зрения формальной бюрократии, которая в теории должна помогать бизнесу – это хорошо. Главный минус – мотивационный. Потому что внутренней мотивации делать что-то, помимо инструкции, у человека нет. Он понимает, что он здесь временный. Понимает, что лично к его жизни это не имеет никакого отношения: поработал, условно, два-три года и уехал.
– То есть разрешил открыть какой-нибудь химзавод в регионе, и плевать, как люди будут жить рядом с этим химзаводом.
– У чиновника задача – увеличить инвестиции. Ему важно решить задачу и отчитаться по показателям. Соответственно, если возникают проблемы, он не может быть коммуникатором, потому что он не является представителем населения, особенно если он неместный. Если что случится, к кому он будет выходить? Почему его кто-то должен слушать? Зачастую эти люди – чисто технократы, которые никогда не занимались никакой конкурентной политикой. Грубо говоря: наводнение, к губернатору приходят люди, а он не понимает, как с ними говорить. Он делает так, как ему кажется правильно, но делает по инструкции, а публичный политик все-таки должен иметь развитую интуицию. На одной инструкции ты далеко в публичной политике не уедешь, потому что публичная политика – это тотальный форс-мажор, форс-мажор нельзя предусмотреть в инструкциях. Чиновник зависает, если возникает нестандартная ситуация.
– Получается, что местные жители со своими интересами в этой системе совершенно лишние, они просто мешают чиновнику спокойно выполнять его работу?
– Не то что мешают. Скажем так: их интересы в данном случае не являются условием его карьеры. Понятно, что он тоже не заинтересован, чтобы люди буянили. Но это очень сложно обозначить в виде каких-то нормативных вещей, потому что отчитывается-то он другим. Истина посередине.
На мой взгляд, все-таки лучше, чтобы чиновники были подотчетны региональным депутатам, а не федеральным ведомствам; они должны быть подотчетны избирателям. Нужен федеральный контроль, а не тотальная система, когда от назначения до увольнения – все через Москву. Мне кажется, что та система, которая сейчас, неправильная с точки зрения баланса, но при этом она довольна стабильная. Никакой фронды внутри нее быть не может. Если кто-то и будет поднимать голову, то только после того, как в Москве будут перемены. Ожидать, что с регионов начнется политическая борьба за обновление, – это очень наивно. Если собака в наморднике и на поводке, ее может поколебать только ослабление руки того, кто держит поводок.
– Есть какие-то особенности у северо-запада?
– Нет, северо-запад как раз оптимально в эту систему вписывается. Здесь никаких исключений, кроме, может быть, Санкт-Петербурга, нет. Это как раз классический пример менеджеризации региональных администраций с очень высокой ротацией. И Республика Коми, и Архангельская область, и Вологодская область – массовые тотальные замены чиновников. Это же было в Мурманске, это было в Карелии. Северо-запад – типовой.
– Какой губернатор считается успешным?
– У них есть свои QPI: высокие рейтинги президента, хорошие результаты президентских выборов, отсутствие публичных скандалов и отсутствие, по возможности, уголовных дел. Если скандалов и уголовок нет и процент высокий на выборах, то губернатор успешный.
– А почему в одних регионах очень много иноагентов (Псковская область), а в некоторых регионах их вообще нет?
– Это уже история про стилистику. Губернаторы – люди разные. Псковская область – регион исторически с очень развитым местным гражданским обществом: всегда было очень много НКО, были независимые СМИ. Я думаю, что это попытка как-то регион приструнить, сделать его максимально управляемым, в том числе через такие жесткие механизмы. Если оставить за скобками федеральных иноагентов (Москва, Петербург), то Псков даст фору всем регионам по количеству. Это говорит о том, что выбран такой стиль.
– Региональные власти влияют на эти процессы – кого назначить иноагентом, где политическое дело возбудить?
– Я думаю, что только они и влияют. Доносов идет огромное количество. Если бы признавали всех, на кого пишется донос, у нас иноагентов были бы десятки тысяч. Поэтому эта история не про количество доносов, а про просьбы, которые идут от кого-то. Чтобы ты попал в иноагенты, должна быть просьба или от администрации региона, либо от какого-нибудь министерства или ведомства. Поступает просьба, тогда на нее реагируют. Это заявочная история. Плюс есть элементы идеологичности в этой системе, особенно после начала "СВО" (специальная военная операция, так российские власти и СМИ называют войну в Украине. – СР). Есть понимание, что трогать надо в первую очередь тех, кто уже уехал.
"Система зависит от собственных вассалов"
– Как далеко зашла унификация? Есть еще что подправить?
– Ну, куда еще дальше-то! Отдельные ведомства пытаются продлить унификацию через региональную администрацию до местного самоуправления. Если оценивать, например, региональные приказы и инструкции, которые приняты в рамках федеральных ведомств, то максимальная попытка унификации – это Министерство просвещения. Там прямо написано, что система согласования через Минпрос должна доходить до городских и районных отделов образования. Они хотят все подчинить! Иные ведомства ниже регионального уровня не замахиваются, а вот Минпрос – там по инструкции прямо снизу доверху все расписано.
– Что определяет силу региона сегодня?
– Сила регионов сегодня – в первую очередь экономический фактор. Самые сильные регионы – это регионы с мощными экономическими ресурсами. Понятно, что это ресурсы либо сырьевые, либо это все, что связано с землей и недвижимостью – центр концентрации прибыли типа Москвы. Некоторые регионы имеют геополитическое влияние – это Чеченская республика.
– А кто кем управляет: Кремль Чечней или Чечня Кремлем?
– Это симбиоз, когда лидер опирается на силовую структуру. С одной стороны, она от него зависима, она от него получает деньги, жалованье, формальные должности назначает через суверена. С другой стороны, суверен без этой силы резко утрачивает возможность силового контроля и опору.
Давайте посмотрим на итоги выборов. Все знают, что есть списки партий – "Единая Россия", КПРФ, "Справедливая Россия", ЛДПР, "Новые люди". Партия получила процент, значит, получила столько-то мест. Но никто не вдумывается, как места делятся дальше. Внутри списка места делятся по абсолютному количеству голосов. Почему регионы Северного Кавказа или Поволжья часто имеют явку процентов 90? Потому что за счет высокой явки они получают мест в Госдуме больше, чем их доля в составе населения. И наоборот, тот же северо-запад, где явка всегда низкая на выборах, или Москва, или Сибирь. Из-за низкой явки они получают мест меньше, чем могли бы. Элита регионов стимулируется нагнать максимальную явку, чтобы получить максимальное количество лоббистов в Госдуме. Доля аномальных регионов в составе населения около трети. Но за счет того, что там на выборах явка больше, среди поданных бюллетеней доля этих регионов уже половина. Получается, что эти регионы – электоральная опора власти. Если бы их не было, то "Единая Россия" имела бы намного меньше мест.
– А кто в этой системе от кого больше зависит?
– Все равно эти регионы дотационные, все зависят от федеральных трансфертов. А, с другой стороны, без них электоральный контроль был бы совсем другим. Очень большой вопрос – кто от кого зависит. В значительной степени, конечно, система зависит от собственных вассалов.
– Если из чеченского уравнения убрать Рамзана Кадырова, равновесие разрушится?
– Не разрушится, но оно будет другим. Система как-то воспроизведется, она довольно стабильная. Посмотрите на состав администрации Чеченской республики, кто откуда родом и кто чей родственник, и все поймете. Понятно, что эта система внутри самой себя довольно сплоченная.
– Ну вот, казалось бы, такая управляемость, все четко устроено, и вдруг в Дагестане происходит чудовищный теракт, в двух городах одновременно.
– Во многих странах происходят чудовищные теракты. Поговорили неделю и забыли.
"Дополнительная синекура"
– Когда губернаторы были самостоятельными фигурами, Кремль придумал полпредства – полномочных представителей президента в регионах. Сегодня, когда все и так заточено на Москву, они еще существуют?
– Они есть, они существуют как институция, но сейчас они тоже очень сильно отличаются от прежних. Есть у нас особое суперполпредство по Дальнему Востоку, где полпред – он же вице-премьер. Там действительно полпредство – мощная сила. Оно очень сильно влияет на кадровую политику, в том числе в регионах, и не только кадровую. Если вы посмотрите на администрации таких регионов, как Камчатский край, Забайкальский край, посмотрите по биографиям чиновников, вы увидите, насколько сильно влияние полпредства. В других географических зонах такого влияния полпредств нет, в основном они занимаются мониторингом. Если полпреды лет 15 назад были на слуху, сейчас люди даже не знают, кто такие полпреды, даже имен не вспомнят, настолько они информационно незаметны.
– А их могут сократить, чтобы сэкономить, например, деньги в бюджете?
– Теоретически все возможно. Полпреды до 2000 года были в каждом регионе, а с 2000 года их оставили в федеральных округах. Система может модифицироваться, но разговоры о реформе института полпредов идут уже лет 15, и ничего не меняется. Были отдельные кадровые эксперименты. Можно вспомнить назначение Холманских полпредом в Уральском округе. Была попытка сделать полпредов PR-фигурами. Были попытки модифицировать инструменты регионального развития полпредств – можно вспомнить Северный Кавказ при Александре Хлопонине. Разные были попытки, но в итоге все они попытками так и остались. Сегодня основная часть полпредов – это бывшие силовики, это дополнительная синекура для людей, которых в ходе перестановок надо было куда-то передвинуть.
– То есть отправляют на почетную пенсию типа как в Совет Федерации?
– Для кого-то это пенсия, для кого-то – нет. Это некая разменная позиция.
– Сегодняшние губернаторы – это по-прежнему технократы или уже силовики?
– Технократы, конечно. У нас вся система власти технократическая. Силовики не могут выполнять функции технократов по определению. Время от времени в общем массиве один-два силовика попадаются, но это стабильная история.
– Они не станут доминирующим типажом?
– Из бывших охранников, которые стали губернаторами в 2017 году, на сегодня уже ни одного человека не осталось. Из последующих остался только один Бабушкин в Астраханской области. То есть, скорее, наоборот: те, кто были, ушли. В последней волне переназначений – один губернатор Дмитрий Демешин, Хабаровский край, бывший замгенпрокурора. Но из-за одного человека делать тенденцию нельзя.
– Какова сегодня роль системной оппозиции в регионах?
– Это элемент федерального представительства партий, потому что не может быть федеральных партий без филиалов в регионах. Если вы в регионах все абсолютно утрамбовываете, то у вас партии и в Москве умирают. Наличие партий в регионах – это плата за наличие федеральной оппозиции. Центр понимает угрозу: должны быть громоотводы, должно быть некое разделение представительства. Если партий нет, то значительная часть общества начинает ощущать, что она никем не представлена. И тогда это уходит в совершенно другую сторону. Поэтому либо реальное представительство, либо иллюзия этого представительства должна быть. Иначе это большие политические риски для государства, поскольку оно не может представлять всех. Системные партии выполняют функцию как бы политической амортизации. Поэтому они есть и будут.
– Но говорить об этих партиях как о реальной оппозиции проблематично, потому что никакой борьбой за власть они не занимаются.
– Это все снобизм – вот я реальный, а он не реальный! А чем это измеряется? Это ничем нельзя измерить. Это вкусовщина. Неприемлемо, когда одна часть оппозиции говорит: "Мы настоящие, а все остальные ненастоящие".
– Но когда принципиальные решения надо принять, то вся эта оппозиция голосует вполне себе консолидировано с партией власти. Например, никто из них не выступил против войны в Украине.
– А кто-то по-другому себя ведет? Система такова. Люди живые существа: они испытывают страх, им хочется сохранить себя, комфортно жить, иметь бизнес, зарплату для себя, для членов семьи, для всех остальных. И упрекать их в этом, на мой взгляд, грешно, потому что люди не обязаны быть камикадзе.
– Какой простор самостоятельности сегодня у тех же КПРФ, СР?
– Очень сложно измерить. По принципиальным вопросам – маленький, но по второстепенным – иногда довольно большой. По многим позициям, скажем, какие-то вещи удается отбить или смягчить, ведь очень многое зависит еще от исполнителя. Допустим, есть приказ – провести какую-то реформу. Но как он может быть реализован? Насколько жестко? С каким количеством оговорок? Насколько глупо или умно? Все зависит от исполнителя, от качества юриста, который будет писать закон. Здесь как раз есть некий зазор, где можно чего-то добиваться. Конечно, для радикалов все плохо. Им плох сам факт того, что они в этом участвуют, например, пытаясь сделать закон гораздо более приличным, чем была изначальная идея этого закона.
– На местах всегда было хорошо видно, когда лидер оппозиционной партии в хороших отношениях с губернатором и когда он с ним в плохих отношениях.
– Конечно! Это всегда видно. Например, получает представитель партии в региональном парламенте освобожденную ставку за зарплату или не получает, дают ему слово или не дают, как о нем отзываются в новостях и отзываются ли вообще и так далее.
– Но на кого людям-то опираться в защиту своих интересов, если они вдруг расходятся с интересами губернатора? Кто может поддержать протестные настроения в регионе?
– Любой гражданин решает свой вопрос. И в совокупности частных вопросов получается общий вопрос. Когда настроения имеют значение, то на них ориентируются. Власть абсолютно рациональна. Она следит за своими рейтингами, она следит за количеством недовольных. Когда она понимает, что где-то чиновник, допустим, переходит некую границу, то либо решает проблему, либо убирает чиновника, чтобы не раздражал. Сказать, что власть не реагирует, – неправда, это максимализм. Самое простое – это разделить все на черное и белое, тогда ваша картина будет более простой, но, к сожалению, очень далекой от действительности.
– Насколько адекватно в Кремле сегодня представляют ситуацию на местах?
– Не могу сказать, но Кремль знает о ситуации на местах на порядок больше, чем мы с вами. Система мониторинга существует у разных ведомств. Она очень мощная, эшелонированная, там огромное количество специалистов. Та информация, которая есть у нас, и та, которая есть у них, несопоставима по объему. Поэтому считать, что система глупая и ничего не знает, – это просто непрофессионально.
– А отсутствие независимых СМИ, уличной политики разве обратной связи не мешает?
– Вы сейчас говорите об отсутствии критического взгляда. А что касается первичной информации, включая огромное количество разнообразной статистики – то, что есть у них, у нас этих данных точно нет. Да, там есть конкуренция ведомств, потому что у разных ведомств разная статистика, у них могут быть разные интересы. В основном конкурирует ведомственная аналитика и, скажем так, ведомственный взгляд на проблемы.
– Нынешняя система региональной власти – уже окончательная?
– Нынешняя система внутри себя довольно стабильна. Никаких предпосылок для ее радикальных перемен мы не видим, и незачем ей меняться. Она может быть довольно стабильна до тех пор, пока сохраняется некий набор персональных условий, то есть эта система персонифицирована. Она выстроена под определенное руководство и тот стиль распределения должностей, который сегодня существует наверху. Когда система поменяется, а это неизбежно, это скажется на людях и ситуации внизу, но только после того, как поменяется расклад в Москве, а не до этого. А пока в Москве не поменяется, в регионах будет все так, как есть.
